Интерес к социологической интерпретации погребений срубной культуры, возникший в 1920-е годы и породивший большое количество гипотез (историографию см.: Цимиданов В.В., 2004 а, с. 6-27), продолжает сохраняться и сейчас. По нашим подсчетам, с 2001 г. было опубликовано не менее 114 (!) работ, где затрагивалась данная проблематика. Хотя в большинстве случаев это делалось вскользь, имеются и исследования, где на рассмотрении социальной структуры срубного общества авторы останавливались достаточно детально. В частности, большой интерес представляют появившиеся в последние годы работы А.И.Юдина и А.Д.Матюхина (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005; Юдин А.И., 2007 б; 2007 в) (последние две статьи – два варианта одной работы, и при этом, вариант «2007 б» – более полный). Они, несомненно, заслуживают того, чтобы мы на них отреагировали. Стоит сказать, что в процессе написания данной работы большую помощь оказали нам А.Н. Усачук, В.А. Подобед и Ю.Б. Полидович.
Авторы заинтересовавших нас статей исходят из четко сформулированного принципа, согласно которому «более точные выводы будут получены при работе не с массивом погребений, полученных с территории какого-либо региона, а с конкретным комплексом погребений, происходящих из одного памятника и отражающих развитие общества на непродолжительном хронологическом отрезке». В противном случае «картина получается усредненной, размытой» (Юдин А.И., 2007 б, с. 146).
На наш взгляд, такой подход не вполне верен. Во-первых, результатом его является ограничение объема сводок. В частности, структура раннесрубного общества рассматривается на массиве из 74 погребений могильников Кочетное и Золотая Гора, а структура общества позднего этапа – на 52 комплексах могильника Новопокровка 2. Как мы полагаем, данные сводки все-таки недостаточно репрезентативны для получения объективных выводов. По законам математической статистики, выборка должна содержать не менее 200 единиц. Только в таком случае выявленные в ней закономерности можно распространять на весь массив, из которого она сделана (Иванова С.В., Цимиданов В.В., 1993, с. 25)
Во-вторых, предлагаемый подход таит опасность получения неверных выводов еще и в силу того, что социальная дифференциация часто имела (и имеет) территориальный аспект, т.е. различные общины могли разниться по своей структуре. Соответственно, то, что демонстрируют работы авторов, не есть социальная структура срубного общества, а есть структуры коллективов, оставивших рассматриваемые могильники. Ситуация же в других коллективах могла быть иной. Так, если бы авторы решили рассмотреть структуру раннесрубного общества на примере не Золотой Горы и Кочетного, а Покровского могильника, у них не появилось бы оснований говорить о «воинах-колесничих», ибо в Покровске нет псалиев. С другой стороны, в Золотой Горе и Кочетном нет инсигний власти. Отсюда, по логике авторов, следовало бы сделать вывод, что носителей власти в срубном обществе не было. Современный социолог, изучающий, скажем, уровень жизни населения, не может ограничится тем, что посетит какой-нибудь элитный район столицы (или областного центра) или, напротив, улочку на окраине вымирающего провинциального городка. Он должен побывать, как минимум, в обоих этих местах. И тогда выводы его будут более близки к реальной картине. Соответственно, и при изучении древних социумов опора на 1-2 могильника таит в себе угрозу увидеть лишь часть общества, отнюдь не тождественную другим его частям.
В силу отмеченного, наиболее корректным является подход тех исследователей, которые, занимаясь социологической интерпретацией погребальных комплексов, стараются привлечь максимально большие выборки (см., например: Бунятян Е.П., 1985; Колесников А.Г., 1993, с. 76-102; Иванова С.В., 2001).
Еще один момент в работах А.И. Юдина и А.Д. Матюхина вызывает у нас некоторые сомнения. Как отмечено выше, в качестве источников для изучения структуры раннесрубного общества авторы используют погребения могильников Кочетное и Золотая Гора. При этом, они, среди прочих тезисов, выдвигают и такие:
1) оба могильника «являются закрытыми комплексами, сооруженными на протяжении небольшого отрезка времени» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, с. 44);
2) могильники синхронны (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, с. 52);
3) оба они должны быть отнесены к выделяемой В.В. Отрощенко «покровско-мосоловской культуре» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, с. 68).
Первые два тезиса трудно опровергнуть, как, впрочем, трудно и доказать. А вот с третьим возникает достаточно очевидная неувязка. Особенно это видно в случае с Золотой Горой. В погребениях курганов 1 и 4 присутствовали псалии типов, которые не встречаются в срубной культуре. Как верно отметили авторы, орнаментированный псалий из к. 4 находит близкие аналогии в потаповско-синташтинских, доно-волжских абашевских и покровских комплексах (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, с. 52). Псалии из погребения к. 1 не имеют полных аналогий, но типологически очень близки к псалию из погребения доно-волжской абашевской культуры из Красного I, 1/2 (Матвеев Ю.П., 2005, рис. 2, 7). Учитывая все отмеченное, погребения курганов 1 и 4 неправомерно рассматривать как раннесрубные, несмотря на то, что по обряду оба захоронения к срубным довольно близки. Псалии заставляют считать данные комплексы предсрубными, ибо к настоящему времени достаточно надежно установлено, что памятники потаповского типа, синташтинская культура и доно-волжская абашевская культура, с которыми, судя по псалиям, следует синхронизировать погребения курганов 1 и 4, предшествовали по времени срубной культуре (Кузнецов П.Ф., Семенова А.П., 2000, с. 133-134; Отрощенко В.В., 2002, с. 13).
Применительно к памятникам покровского типа (покровской культуры) Нижнего Поволжья и Волго-Донского междуречья подход должен быть дифференцированным. Ряд авторов выступает за то, чтобы делить их на ранние и поздние (см., например: Цимиданов В.В., 1992 а, с. 3-9; 2005, с. 71-75; Малов Н.М., 1994, с. 10-11; Лапшин, 2006, с. 23-24). Есть некоторые основания допускать синхронность срубных памятников с памятниками покровского типа, но – лишь с поздними. Соответственно, использовать для изучения социальной структуры срубного общества ранние покровские погребения (времени щитковых псалиев) неправомерно. Это – все равно, что для изучения структуры срубного общества Среднего Поволжья подключать памятники потаповского типа, а применительно к Среднему Дону относить к срубной элите т.н. «воинов-колесничих» доно-волжской абашевской культуры.
Что же касается конкретно могильника Золотая Гора, то у нас возникает впечатление, что курганы 1 и 4 являются более ранними (по нашей терминологии — раннепокровскими), а курганы 2, 3, 5 и 6 – более поздними. Повторяем, доказать это крайне трудно, ибо в последних курганах слишком мало находок, которые давали бы узкую дату. Однако, уместно сослаться на сурьмяные подвески из погребения 8 кургана 5 (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, рис. 20, 6). Как показали разработки Р.А. Литвиненко, комплексы, содержащие подобные находки, скорее всего, являются позднепокровскими (Литвиненко Р.А., 1996, с. 99). К такому же выводу пришел и Н.М. Малов (2003 а, с. 131). Нас смущает, однако, то, что и в первой, и во второй группе курганов выявлены захоронения, демонстрирующие довольно редкий знак – присутствие челюстей кабанов. Так что, возможно, Золотая Гора все-таки гомогенна, и все курганы данного могильника датируются раннепокровским временем, но тогда их комплексы вообще неправомерно использовать для изучения социальной структуры раннесрубного общества.
Ситуация с могильником Кочетное – не менее сложна. В кенотафах курганов 6 и 7, увы, отсутствовала керамика. Захоронения курганов 5, 11 и 12 почти не содержали узко датирующихся предметов, по керамике же они – вполне срубные. Настолько срубные, что вообще неясно, почему авторы отнесли их к раннему этапу, а не к развитому. В кенотафах обнаружены ножи (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, рис. 6, 2; 8, 1, 2), которые типологически больше «тянут» на предсрубное время. Интересен и «серп» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, рис. 8, 3). Из тех аналогий, которые приведены ему в публикации, наиболее показательными являются «серпы-струги» петровской и абашевской культур (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, с. 48). Согласно разработкам В.А. Дергачева и В.С. Бочкарева, «серпы типа Кочетное» относятся к I этапу периодизации этих авторов, т.е. к прeдсрубному времени (Дергачев В.А., Бочкарев В.С., 2002, с. 41, рис. 1). Отсюда с достаточной долей вероятности можно датировать курганы 6 и 7 более ранним временем, чем остальные в данном могильнике.
После этих предварительных замечаний перейдем к рассмотрению некоторых высказанных А.И. Юдиным и А.Д. Матюхиным идей. Мы полностью согласны с авторами в том, что реконструкция социальной организации на основе погребальных комплексов – «достаточно сложный процесс в силу специфики первоисточника», и что искать в Ригведе и Авесте объяснительные модели следует очень осторожно (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 36). Верно и то, что относительно степени социальной дифференциации в срубном обществе существует два диаметрально противоположных взгляда (историографию см.: Цимиданов В.В., 2004 а, с. 12-17). Часть исследователей считает, что расслоение зашло достаточно далеко, другие не склонны с этим соглашаться. Первых намного больше, но, как известно, истина в науке не определяется большинством голосов. Сами же А.И. Юдин и А.Д. Матюхин солидарны со вторыми. Они склонны отстаивать гипотезу, согласно которой «не существовало значительной социальной дифференциации, а общество эпохи поздней бронзы – это позднее первобытное общество, только подходящее к стадии разложения» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 36).
Не лишне напомнить, что социальная дифференциация как таковая вовсе не появилась лишь на стадии «разложения первобытного общества» (более корректно назвать эту эпоху не «эпохой разложения», а «эпохой классообразования», но это – не принципиально). Она, судя по этнографическим данным, могла существовать намного раньше – в раннеродовой общине охотников и собирателей. Об этом свидетельствуют, в частности, материалы по коренным австралийцам. В австралийских социумах взрослые очень различались по своему общественному положению. У мужчин оно было более высоким, чем у женщин. В среде же самих мужчин более влиятельными являлись те, кто был старше. Жизнь представителей сильного пола была пронизана духом соперничества. Почти каждый из мужчин стремился повысить свой престиж. Шансы для этого были особенно велики у т.н. «специалистов», среди которых можно выделить следующие группы:
а) лидеры общин (локальных групп);
б) колдуны, знахари, шаманы. Часто они выдвигались на роль лидеров общин;
в) люди, прославившиеся в стычках;
г) искусные охотники;
д) мастера, делавшие наиболее красивые наконечники копий, особенно – типа Кимберли;
е) творческие люди – специалисты в резьбе по дереву, художники, танцоры, певцы и т.д.
Перечисленные лица зачастую не только имели высокий престиж, но и обладали определенными привилегиями:
1) принимали более активное участие в руководстве жизнью общин;
2) более широко участвовали в религиозной жизни;
3) были менее скованы табу, а потому имели больше возможностей для выбора самостоятельной линии поведения;
4) пользовались некоторыми материальными преимуществами. Например, они часто получали подарки в виде различных вещей (которые обычно потом, в свою очередь, дарили). Считалось правилом хорошего тона отдавать «специалистам» часть охотничьей добычи. В принципе, они могли вообще не охотиться – мясо было им гарантировано, но предпочитали делать это;
5) имели право на большее количество жен, чем другие мужчины;
6) нередко приобретали право неприкосновенности. Те, кто нарушал его, карались мстителями из многих локальных групп;
7) имели неплохие шансы передавать свою социальную роль по наследству.
«Специалисты», опираясь на свои привилегии, порой становились настоящими тиранами. К счастью, бывало это редко (Кабо В.Р., 1963, с. 141; Артемова О.Ю., 1987, с. 109-165; 1992, с. 62-69).
Естественно, мы не собираемся применять австралийскую модель для трактовки срубных материалов. Тем не менее, данные по австралийскому и многим другим обществам охотников и собирателей показывают, что даже в социумах с присваивающей экономикой аномалией является вовсе не социальная дифференциация, а как раз эгалитарность, столь импонирующая А.И. Юдину и А.Д. Матюхину. Современные представления об эгалитарных обществах восходят, по сути, не к результатам анализа конкретных этнографических материалов, а к априорным представлениям Ж.-Ж. Руссо и его последователей о «добродетельных дикарях», жизнь которых якобы была идиллической во всех отношениях. На фундаменте подобных идей сложилась марксистская концепция «первобытного коммунизма», под которую затем очень долго подгоняли и этнографические, и археологические факты. Реальная же история человечества была иной, причем в ряде регионов возможно допускать существование социального неравенства уже в позднем палеолите (Фролов Б.А., 1986, с. 20-21; Артемова О.Ю., 1992, с. 78-79).
Стоит, однако, сделать важное уточнение. Социальная дифференциация в доклассовых обществах могла существовать а двух формах:
- базировавшаяся на отношениях собственности;
- проявлявшаяся во внеэкономической сфере.
Вторая форма – более ранняя и не обязательно приводит к образованию классов. Первая, напротив, возникает относительно поздно и порождает процессы классообразования (Артемова О.Ю., 1992, с. 79-80).
Как уже давно установлено, мощный толчок к разложению первобытного общества дала производящая экономика (Хазанов А.М., 1974, с. 88-89; Шнирельман В.А., 1989, с. 404). Развитие скотоводства, которое было доминирующей отраслью экономики во многих степных обществах бронзового века, в том числе, похоже, и у срубников, создало предпосылки для развития имущественной дифференциации. Скот, как показывают этнографические данные по самым разным народам, уже на ранних этапах развития скотоводства не находился, в отличие от земли, в общественной собственности. Для социумов скотоводов была характерна т.н. «обособленная» собственность на животных (иногда ее именуют даже частной). Субъектами собственности являлись семьи, причем скот между ними распределялся неравномерно. На основании этого постепенно возникали различные формы эксплуатации (Бунятян К.П., 1992, с. 5-11; Бунятян Е.П., Отрощенко В.В., 1995, с. 103-109).
Взаимосвязь между развитием скотоводства и прогрессированием социальной дифференциации четко показывают материалы степных культур. Так, могильники эпохи мезолита демонстрируют погребальный обряд, который отражает поло-возрастное деление общества, но не дает почти никаких «зацепок» относительно социальной дифференциации (Хлобыстина М.Д., 1979, с. 48-59; Телегин Д.Я., 1985, с. 107). В ранних неолитических могильниках можно видеть, в целом, ту же картину (Хлобыстина М.Д., 1979, с. 59-62; Телегин Д.Я., 1991, с. 28-30). Но в захоронениях позднего неолита – эпохи, когда скотоводство все более распространялось в степях, появились булавы (Телегин Д.Я., 1991, с. 31) – предметы, которые можно трактовать как инсигнии власти. Интересно и присутствие в некоторых погребениях кристаллов горного хрусталя (Телегин Д.Я., 1991, с. 18, рис. 29, 7). Их порой трактуют как украшения (Телегин Д.Я., 1991, с. 18), однако многочисленные этнографические материалы свидетельствуют о том, что кристаллы использовались в ритуальной практике (Харнер М.Жд., 1994, с. 85-86). Это позволяет допускать, что погребавшиеся с ними лица могли быть служителями культа.
Эпоха энеолита была ознаменована появлением еще более ярких погребений, демонстрирующих как «богатство» инвентаря, так и присутствие в его составе булав, «скипетров», полированных кремневых топоров, бронзовых украшений и других престижных вещей. Данные захоронения многими авторами рассматриваются как проявление социальной дифференциации общества (Даниленко В.Н., 1974, с. 97; Шапошникова О.Г., 1987, с. 14; Васильев И.Б., 1995, с. 4).
Среди погребений степных культур эпохи бронзы мы также можем найти немало таких, которые демонстрируют отклонения по тем или иным признакам от основной массы однокультурных захоронений. Отклонения от «канонического» погребального обряда могут быть порождены самыми разными причинами (Цимиданов В.В., 2006 а, с. 196) (хотя чаще все-таки, как показывают разработки и западных, и восточноевропейских авторов, — социальными). Поэтому стоит приветствовать подход А.И. Юдина и А.Д. Матюхина, согласно которому более корректно при социологической интерпретации захоронений опираться не на единичные признаки, а на их комплекс. К признакам, «определяющим» «социальный статус погребенных», авторы отнесли величину курганной насыпи и могильной ямы, место могилы под курганом, число погребений под ним, способ захоронения (трупоположение, трупосожжение, кенотаф), качественный состав инвентаря и др. (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 37-38).
Перечислив все эти признаки и сделав оговорку, что при их использовании мы все равно можем получить лишь крайне гипотетическую картину (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 37-38) (с чем мы полностью согласны), авторы рассматриваемых работ приступают к анализу погребений могильников Золотая Гора и Кочетное. Выделив 4 «экстраординарных» погребения, они заостряют внимание на том, что данные комплексы «не вписываются в критерии культурных признаков, применяемых к другим срубным погребениям» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 38). Как отмечено выше, это «невписывание» может иметь довольно простую причину: «экстраординарные» погребения по времени не синхронны «рядовым». Авторы находят другое объяснение данному парадоксу. Они считают, что перед нами – проявления «субкультуры социальной верхушки общества» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 38). Подобные идеи высказывались и раньше (см., например: Бочкарев В.С., 1982, с. 20; 1991, с. 26). Их во многом можно принять, но при этом следует в каждом конкретном случае очень осторожно относиться к культурной атрибуции «экстраординарных» погребений.
Упомянутую «верхушку» А.И. Юдин называет «воинами-колесничими» (Юдин А.И., 2007 б, с. 143). Как мы полагаем, данный термин применительно к рассматриваемой территории не вполне корректен. В Саратовском Поволжье нам известно 15 погребальных комплексов с псалиями. Это – захоронения из Бородаевки II, 1/21 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 79), Березовки, 3/2 (Дремов И.И., 1997, с. 147-149), Идолги, к. 3 (Малов Н.М., 2003 б, с. 186), Ново-Яблоновки, 1/1 (Усачук А.Н., Африканов Ю.А., 2007, с. 205; А.Н. Усачук любезно сообщил нам, что в погребении была стрела, не упомянутая в тексте публикации), Дубового Гая (Юдин А.И., 2007 а, с. 53-54), Краснополья, 2/4 (Малов, 1983, с. 206-207), Усатово, G5 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 29); Старицкого, 1/2 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 48), Сторожевки, 1/1 (Кочерженко О.В., 1996, с. 53), Сторожевки, 2/2 (Ляхов С.В., 1996), Золотой Горы, 1/1; 4/1 (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, с. 21-23, 25-26), Клещевки (информация А.Н. Усачука), Тарумовки I, 2/1 (информация А.Н. Усачука), Суворовского, 2/1 (информация А.Н. Усачука). Лишь в первых пяти из данных погребений выявлены маркеры воинского статуса, к каковым мы относим предметы вооружения. Правда, захоронения из Клещевки, Тарумовки и Суворовского разрушены, а потому нет полной уверенности, что изначально в них не было оружия. Но даже если абстрагироваться от этих трех погребений, все равно окажется, что в большинстве комплексов (7 из 12) знаков воинского статуса нет. Что касается псалиев, то они сами по себе такими знаками вряд ли являются. Авторы приводят весьма показательный пример того, как захоронение с данными предметами (но без оружия) оказывается вовсе не воинским (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 38). К тому же, факт широкого использования степными племенами эпохи бронзы боевых колесниц и, соответственно, существования воинов-колесничих отнюдь не бесспорен (Цимиданов В.В., 1996 б; Бороффка Н., 1999, с. 80; Виноградов Н.Б., 2004, с. 275). Добавим, что, по нашему мнению, среди перечисленных выше погребений с псалиями лишь комплекс из Усатово, вероятно, относится к срубному времени, остальные же – предсрубные. Таким образом, гипотеза о существовании «воинов-колесничих» в срубном обществе не подкрепляется надежными аргументами.
Тем не менее, воинство как социальная группа у срубников все-таки существовало. Об этом свидетельствуют погребения с оружием срубного времени, которые известны в некоторых могильниках. Это – захоронения из Бородаевки, 9/10 (Миронов В.Г., 1991, с. 61-62), Меркеля, G2/4 (Синицын И.В., 1947, с. 78), Визенмиллера, 2/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 31), Зауморья, 1/1 (Ляхов С.В., 1992, с. 93, 95), Натальино II, 7/1 (Малов Н.М., 1991, с. 16-18), 8/1, 11/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 3). Привлечение перечисленных комплексов к изучению социальной структуры раннесрубного общества позволило бы авторам рассматриваемых работ получить более полную картину. В частности, любопытно то, что в Зауморье погребенный был подростком. Это может свидетельствовать о наследовании воинского статуса.
Анализируя курганы с несколькими погребениями под общей насыпью, авторы пишут, что все эти захоронения – «рядовые», и что нет оснований «видеть в этой группе погребений какую-либо существенную социальную стратификацию». С таким допущением трудно согласиться. Так, в курганах 5 и 12 могильника Кочетное выявлено 11 погребений взрослых, в том числе – 2 парных (взрослый и ребенок; 2 взрослых). При этом, на фоне могильных ям с площадью 1,0-1,8 кв.м выделяется яма с площадью 2,7 кв.м (5/7). Показательно, что именно это захоронение содержало бронзовый нож и кости животных (ниже — КЖ). Большие размеры имела и еще одна яма – 2,3 кв.м (5/10). Здесь также выявлены КЖ. Они присутствовали еще в двух захоронениях данного кургана (5/8 и 5/9), но здесь ямы не отличались крупными размерами. Интересно, что в к. 12, где исследовано 7 погребений взрослых, в т.ч. 1 парное, лишь последнее содержало КЖ. Кроме того, в данном кургане нет ни одного захоронения в больших ямах. Таким образом, возникает впечатление, что в курганах 5 и 12 погребали представителей двух разных генеалогических групп, причем первая занимала более высокую социальную позицию.
Ситуация в Золотой Горе тоже показательна. Здесь в к. 5 все индивидуальные захоронения взрослых были совершены в ямах с площадью до 1,9 кв.м. В к. 3, напротив, площадь всех ям захоронений взрослых была в интервале 2,0-2,7 кв.м. В к. 6 два погребения были совершены в больших ямах (2,3 и 3,0 кв.м). Одно из них, к тому же, содержало нож, КЖ и костяную втулку неясного назначения.
Довольно неординарное захоронение выявлено и в к. 5 (п. 8). Здесь обнаружены КЖ на дне могилы и в нише.
Таким образом, на фоне «рядовых» захоронений выделяется группа таких, которые демонстрируют знаки, относимые нами к ранговым. В отличие от нас и многих других исследователей (см.: Цимиданов В.В., 2004 а, с. 9), А.И. Юдин и А.Д. Матюхин не склонны причислять к социально значимым признакам мясную пищу. Они настаивают на том, что наличие или отсутствие ее в погребении определялось возрастом, а не социальной позицией, и замечают: «В противном случае мы будем вынуждены считать практически все взрослые погребения социально выделенными в особую группу» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 39). Это опасение, как мы полагаем, является беспочвенным применительно к срубной культуре. Так, в могильнике Кочетное из 12 погребений взрослых остатки мясной пищи выявлены только в половине, и при этом, 3 из данных захоронений были совершены в больших ямах (5/7; 5/10; 11/3), 1 являлось основным в индивидуальном кургане (11/3), 1 содержало нож (5/7). Напротив, из 6 погребений взрослых, где КЖ отсутствовали, ни одно не демонстрирует знаков «индивидуальный курган», «большая яма», «нож». Вероятно, не случайна и определенная корелляция КЖ с металлом. Так, из 6 погребений с КЖ в половине были металлические изделия (нож, накладка от чаши, набор украшений). Напротив, из 6 захоронений без КЖ лишь в 1 был металл (височные подвески). Так что, материалы Кочетного нисколько не противоречит гипотезе, против которой авторы выступают.
А вот в Золотой Горе – иная ситуация. Правда, не ясно, насколько уместно относить к остаткам мясной пищи челюсти кабанов. Не исключено, что семантика их иная. Остальные же погребения с КЖ на фоне комплексов без таковых мало чем выделяются. Возможно, это – иллюзия, проистекающая из нерепрезентативности выборки, но не исключено, что применительно к памятникам покровского типа, к каковым относится данный могильник, гипотеза исследователей и верна.
Не совсем понятной является логика А.И. Юдина и А.Д. Матюхина, когда они пишут: «Отсутствие инвентаря в погребениях второй группы показывает, что в обществе еще не произошло дифференциации по отношению к собственности» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 40). По-видимому, авторы исходят из посылки, что упомянутая «дифференциация» обязательно должна вызывать появление «богатых» погребений. С этим трудно согласиться. Во-первых, религия часто накладывает ограничения на помещение в могилу большого числа вещей, что мы видим, например, в зороастризме, христианстве, мусульманстве. Во-вторых, — не количество погребального инвентаря, а вещи с высоким семиотическим статусом в его составе зачастую фиксируют особое общественное положение умершего (Антонова Е.В., 1989, с. 264).
У А.И. Юдина и А.Д. Матюхина вызывает сомнение наша идея о развитии срубного общества рассматриваемой территории по военному пути политогенеза. Для этого у них «нет никаких данных» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 40). Действительно, в обоих рассматриваемых могильниках нет ни одного погребения с оружием и инсигниями власти. Но обращение к другим могильникам Саратовского Поволжья демонстрирует достаточно хорошо выраженную корреляцию предметов вооружения со знаками статуса властителя. Нам известно на данной территории 5 погребений срубного времени с инсигниями власти: Меркель, G2/4 (Синицын И.В., 1947, с. 78), Бородаевка, 9/10 (Миронов В.Г., 1991, с. 61-62), Покровск, юго-восточная группа, 25/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 23), Натальино II, 6/1, 7/1 (Малов Н.М., 1991, с. 15-18). В первых трех выявлены фрагменты жезлов-тростей, в остальных – булавы. При этом, в 3 из 5 погребений (Бородаевка, 9/10; Натальино II, 7/1; Меркель G2/4) обнаружены и предметы вооружения. Учитывая отмеченное, говорить о военном пути политогенеза вполне правомерно.
В целом, исследователи не отрицают существования в раннесрубном обществе «родовой верхушки», хотя и подчеркивают отсутствие «значительной социальной дифференциации» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 40). А.И. Юдин представляет себе структуру этого общества трехступенчатой:
1) воины-колесничие;
2) главы родов (погребения в индивидуальных курганах, не являющиеся «экстраординарными»);
3) рядовое население, погребения которого «социально не дифференцированы» (Юдин А.И., 2007 б, с. 143).
В качестве рабочей гипотезы такую схему можно принять, но – с тремя оговорками:
а) «воинов-колесничих» корректнее, в свете отмеченного выше, называть просто воинами;
б) «главы родов» с таким же успехом могут быть главами иных коллективов;
в) «рядовое население» едва ли являлось социально однородным.
Какой была картина в более позднее время? Уже в работе, посвященной рассмотрению могильников Кочетное и Золотая Гора, выдвинут тезис о том, что «десятки курганных могильников развитого периода срубной культуры, исследованных в степном и лесостепном Поволжье, дают поразительно единообразный погребальный обряд без каких-либо признаков социальной дифференциации» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 40). Этот тезис получил развитие в работах А.И. Юдина, где рассматривалось общество срубников на позднем этапе (том, что в более ранних работах именовался «развитым»). В качестве базы источников исследователь использовал 52 погребения из 4 курганов могильника Новопокровка 2 (Саратовское Правобережье). Тщательно проведенный автором анализ позволил ему утверждать, что эти погребения относятся к короткому хронологическому отрезку (Юдин А.И., 2007 б, с. 144). Во всех четырех курганах было по несколько погребений. Сравнивая их с комплексами раннего этапа, исследователь отмечает «полное отсутствие экстраординарных, резко выделенных по составу инвентаря и погребальному обряду захоронений» (Юдин А.И., 2007 б, с. 144) (имеются в виду погребения «воинов-колесничих»). Каждый курган содержал по два центральных погребения, выделявшихся на фоне остальных «своим устройством, размерами и содержанием погребального инвентаря» (Юдин А.И., 2007 б, с. 144). Именно им было присуще «сложное устройство надмогильного перекрытия, покровские черты в керамике, головные украшения» (Юдин А.И., 2007 б, с. 144). Вместе с тем, данные захоронения, по сравнению с «экстраординарными» раннего этапа, «имеют более скромные как размеры, так и погребальный обряд». Автор сопоставляет их с погребениями «второй группы» ранних могильников. Он замечает, что на раннем этапе данные захоронения совершались под индивидуальными курганами, а теперь – «под общей насыпью», в окружении других могил (Юдин А.И., 2007 б, с. 145).
В каждой из пар погребений одно своими размерами превосходило второе и было мужским. Второе в 1 случае тоже было мужским (но с более младшим возрастом умершего), в 2 — женским и в 1 — подростковым (Юдин А.И., 2007 б, с. 145). Подобные пары хорошо известны и на более западной территории. Мы называем их погребениями доминанта и спутника и допускаем, что данные пары фиксируют какие-то отношения зависимости (Цимиданов В.В., 2004 а, с. 90-91). Впрочем, феномен существования этих пар заслуживает дальнейшего изучения.
Констатируя присутствие в женских погребениях из упомянутых пар украшений, плакированных золотом, исследователь справедливо отмечает, что в срубной культуре «золото в погребальном инвентаре не является показателем социальной выделенности» (Юдин А.И., 2007 б, с. 145). Наши разработки показывают то же самое (Цимиданов В.В., 2004 б, с. 278).
А.И. Юдин обращает внимание и на то, что в погребениях мужчин из данных пар инвентарь представлен только сосудами. По мнению автора, эти захоронения отличались от остальных, выявленных под той же насыпью, лишь размерами ям. Были ли в них КЖ, не уточняется (Юдин А.И., 2007 б, с. 145).
Рассмотрев особенности захоронений могильника, А.И. Юдин считает возможным заявить: «В итоге получается, что все основные признаки, привлекаемые в качестве определяющих социальный статус и ранг погребенного (Цимиданов, 2004, с. 28-69) здесь «не работают» (Юдин А.И., 2007 б, с. 145). Ниже автор добавляет: «Говорить о статусах и рангах в позднем срубном обществе в научном отношении было бы некорректно. По крайней мере, на материалах Новопокровки 2» (Юдин А.И., 2007 б, с. 146). Исследователь пишет, что если попытаться применить к данному могильнику предложенные нами критерии выделения статусных и ранговых групп, то в нем практически не окажется «рядовых» погребений (Юдин А.И., 2007 б, с. 146). Констатируя, что знаки статусов и рангов равномерно распределены практически по всем погребениям, автор делает вывод, что позднесрубное общество имело «эгалитарный характер… с минимальной социальной стратификацией» (Юдин А.И., 2007 б, с. 147).
Мы надеемся, что со временем появится полная публикация могильника. Тогда можно будет проверить, насколько правомерен «суровый приговор», вынесенный нашим идеям. Пока же заметим, что выводы об эгалитарности позднесрубного общества базируются на очень небольшой выборке. Мы попытались рассмотреть данную проблему с привлечением захоронений других могильников развитого этапа срубной культуры Саратовского Поволжья. Всего было учтено 347 захоронений из курганов и грунтовых могильников (см. Приложение).
Среди лиц, погребенных в одиночных захоронениях, 107 взрослых, 24 подростка и 137 детей. Кроме того, 14 погребений являлись парными. Из них 6 – захоронения взрослого с ребенком, 3 – взрослого с подростком, 3 – двух взрослых и 2 – двух подростков. В еще 4 могилах выявлено по 3 костяка (3 взрослых; 2 взрослых и ребенок; взрослый и 2 ребенка; взрослый, подросток и ребенок). Сразу стоит отметить, что приведенные показатели по числу детей и подростков в сводке не отражают реальной картины, ибо у антропологов существуют сильные разногласия относительно возрастной грани между этими группами (Цимиданов В.В., 2008, с. 60). Данные о возрасте, выраженные в годах, имеются лишь по немногим комплексам. В подавляющем же большинстве случаев возраст определен с помощью терминов «ребенок» и «подросток». Поэтому детские и подростковые погребения мы будем ниже рассматривать суммарно.
Захоронения взрослых (к ним мы условно отнесли и коллективные погребения, где вместе со взрослыми были погребены дети и подростки) разделены нами на 4 группы:
а) погребения из индивидуальных курганов;
б) погребения из курганов с несколькими основными захоронениями;
в) впускные погребения
г) погребения грунтовых могильников.
В таблице 1 приведены данные по частоте встречаемости некоторых знаков в каждой из групп. Здесь можно обратить внимание на некоторые моменты. В группе а) знак «большая яма» выражен наиболее сильно по сравнению с другими группами. Уточним, что применительно к рассматриваемой территории, как показало составление графика, большими для одиночных погребений можно считать ямы с площадью 2,0 и более кв.м. Избыточным числом сосудов в погребении для Саратовского Поволжья, в отличие от территории Украины, можно считать 3 и больше. Этот знак также наиболее выражен в группе а). То же касается знака «нож». Знак «мясная пища» в группе а) выражен намного сильнее, чем в группе б). Но в группе в) он выражен еще сильнее. Данному моменту можно дать то объяснение, что различные ранговые знаки могли являться «синонимичными» и, соответственно, в социумах, оставивших захоронения группы в), ранг значительно чаще подчеркивался именно данным знаком, чем другими.
Знак «украшения» достаточно сильно выражен во всех группах, причем в группе а) – слабее всего. Отсюда видно, что присутствие в погребениях рассматриваемой территории украшений (как единичных, так и наборов) ранговым знаком не является. Отмеченное, похоже, касается и знака «ритуалы вне могилы». Здесь имеются в виду предметы, обнаруженные за пределами могильной ямы, на перекрытии ее и в заполнении. Применительно к территории Украины данный знак мы считаем ранговым, но на территории Саратовского Поволжья он, вероятно, «не работает». В целом же, как и следовало ожидать, именно в группе а) ранговые знаки выражены сильнее всего. Группы б), в) и г) также содержат комплексы с ранговыми знаками, т.е., в соответствующих группах людей не все были «рядовыми», но таковые составляли от 51,7% до 85,7%.
Обращение к погребениям детей и подростков (табл. 2) показывает, что и они изредка демонстрируют ранговые знаки. Это мы считаем проявлением практики наследования социальной позиции. Самое интересное заключается в том, что те захоронения, которые были совершены под индивидуальными курганами, не демонстрируют никаких ранговых знаков, кроме знака «курган». Возможно, это — лишь результат недостаточной репрезентативности выборки. Но не исключено, что за отмеченным фактом кроются какие-то моменты, лежащие в области семантики погребального обряда.
Итак, авторы попытались реанимировать старую идею о «социальной деэволюции» (термин В.С. Бочкарева (1995, с. 28)) срубного общества и возврате его к эгалитарности. Кстати сказать, увлечение этой идеей пережили и мы. В 1990 г. на полевом семинаре в г. Днепропетровск автором этих строк был сделан доклад, в котором утверждалось, что срубные погребения с территории Украины «отражают реальный переход от стратифицированного к эгалитарному обществу в сабатиновское время» (Цимиданов В.В., Дегерменджи С.М., 1997, с. 90). Впрочем, к тому моменту, когда спустя 7 лет тезисы семинара были наконец опубликованы, более углубленное изучение срубной культуры породило у нас большой скепсис относительно идеи о «социальной деэволюции» срубного общества.
Вместе с тем, мы полностью согласны с А.И. Юдиным в том, что возврат общества на более низкий уровень социального развития – явление, часто имеющее место в истории. Об обратимости политогенеза и процессов классообразования неоднократно писали и восточноевропейские (Першиц А.И., 1986, с. 35; Шнирельман В.А., 1988, с. 8), и западные авторы (Миллер Дж., 1984, с. 222). Например, это имело место у кочевников Евразии (Хазанов А.М., 1975, с. 273; Марков Г.Е., 1976, с. 312-313; Нейхардт А.А., 1982, с. 181; Мурзин В.Ю., 1989, с. 149-151; Селецкий Б.П., 1992, с. 7), населения таежной Сибири (Соловьев А.И., 1987, с. 106, 144; Гемуев И.Н., Сагалаев А.М., Соловьев А.И., 1989, с. 172), эскимосов Чукотки (Арутюнов С.А., Крупник И.И., 1982, с. 154), индейцев майя (Ко М., 2001, с. 148-150).
Исследователи, сталкиваясь с подобными ситуациями на археологических и иных материалах, допускают разные причины данного явления, в т.ч. — такие:
а) ухудшение климата, различные природные катаклизмы, эпидемии (Арутюнов С.А., Крупник И.И., Членов М.А., 1982, с. 154; Ко М., 2001, с. 149);
б) кризис экономики (Пицхелаури К.Н., 1979, с. 88; Алекшин В.А., 1991, с. 16-17; Ко М., 2001, с. 149);
в) переход от скотоводства к земледелию (Пицхелаури К.Н., 1979, с. 87);
г) давление врагов, военные поражения (Берзин Э., 1984, с. 33; Дударев С.Л., 1984, с. 28; Гуляев В.И., 1986, с. 22; Миняев С.С., 1988, с. 116; Гемуев И.Н., Сагалаев А.М., Соловьев А.И., 1989, с. 172; Лот А., 1989, с. 37-39; Селецкий Б.П., 1992, с. 7; Ко М., 2001, с. 149, 150);
д) исчезновение внешнего фактора, способствовавшего усилению военной элиты (Дударев С.Л, 1984, с. 27; Соловьев А.И., 1987, с. 106);
е) социальные катаклизмы, внутренние усобицы (Рус А., 1986, с. 230; Щукин М., 1986, с. 27; Миняев С.С., 1988, с. 116-117; Галич М., 1990, с. 138-139; Ко М., 2001, с. 149).
При этом, исследователи, как правило, стараются найти не одну причину, а их комплекс.
Но тут возникает вопрос: на основании каких данных можно проследить «социальную деэволюцию». Археологи, допускающие, что она имела место в том или ином обществе, обычно отталкиваются от результатов сравнения памятников разных периодов. Если более поздние материалы выглядят менее эффектно, чем ранние, появляется гипотеза, что общество стало эгалитарным. При таком подходе, однако, есть опасность попасть в психологическую «ловушку». Внешний «блеск» культуры мы нередко воспринимаем как свидетельство высокого уровня социального развития ее носителей. И, напротив, культура, выглядящая «скромнее», порождает иллюзию примитивности ее общественного уклада. На деле ситуация не столь проста. Поясним это на примере, который, конечно, далек территориально и хронологически от срубной проблематики, но довольно показателен. Речь идет об острове Пасхи. Еще Дж. Кук, посетивший его и увидевший, с одной стороны, многочисленные каменные монументы (в то время уже не возводившиеся), а, с другой, – хижины местных жителей, сделал вывод о том, что в прошлом на острове обитал народ, стоявший на значительно более высоком уровне развития (Ланге П.В., 1987, с. 235). В дальнейшем эта идея получила много сторонников. Тем не менее, исследования современных специалистов по полинезийской этнографии показали, что и после того, как в результате внутренних конфликтов, имевших социальную окраску, население острова отказалось от возведения каменных статуй, его общество осталось сильно дифференцированным. В нем существовали наследственная власть вождей, господствующие роды, эксплуатация (Бутинов Н.А., 1985, с. 149, 150, 158-168).
Л.Дегранпре в XVIII веке писал об африканских «королях» (которые обладали довольно сильной властью): «… этот король – негр, который ходит обнаженный, босой, ест руками, сидит на земле и живет в соломенной хижине» (Томановская О.С., 1980, с. 9). Вспомним, наконец, советскую элиту. Она всячески подчеркивала свое «пуританство» (в отличие от элиты досоветского и постсоветского времени) и, однако, не переставала от этого быть элитой, а руководимое ею общество отнюдь не являлось эгалитарным. Таким образом, «скромность» культуры не есть признак лишь эгалитарного общества.
И еще один момент. Иллюзия «социальной деэволюции» и возврата к эгалитаризму чаще всего возникает, когда исследователи сравнивают между собой материалы разных культур, относящихся к разным эпохам и зачастую генетически не связанных (или – слабо связанных) между собой (см., например: Пицхелаури К.Н., 1979, с. 87; Алекшин В.А., 1991, с. 17; Шувалов П.В., 1991, с. 34; Бочкарев В.С., 1995, с. 27; Бунятян Е.П., 2000, с. 42). Отсюда видно, что при изучении социальной структуры любого общества не стоит искать «эталоны» в других социумах. Данное общество следует оценивать не по контрасту с другими, а само по себе. При таком подходе вероятность попасть в «ловушку» сильно уменьшается.
Возвращаясь к срубникам Нижнего Поволжья, отметим следующее. Конечно, при желании, можно называть исчезновение социальной группы воинов «деэволюцией». Авторы рассматриваемых работ пишут: «Применительно к социальным условиям Поволжья, вероятно, оказалось, что воинская верхушка, оставившая экстраординарные погребения, после периода формирования культуры и установления стабильной ситуации в обществе, оказалась не нужна ему» (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 39). По мнению А.И. Юдина, воины были «отвергнуты» обществом «в силу инертности социально-экономического уклада степных скотоводов» (Юдин А.И., 2007 б, с. 143). Такие изменения в обществе он называет «эволюционными» (Юдин А.И., 2007 б, с. 143). Нам также доводилось писать об исчезновении военной элиты у срубников на определенном этапе развития (Циміданов В.В., 1992 б, с. 34; 1996 а, с. 82; 2001; 2006 б, с. 81). Понять, что стоит за этим явлением, трудно. Однако, термин «эволюция» в данном случае вряд ли будет корректным. В истории мы не найдем ни одного примера, когда военная элита (и элита вообще) добровольно сдала бы свои позиции и мирно самоликвидировалась. Да и вообще, как мы полагаем, из всех общественных явлений эволюционно может развиваться лишь экономика (и то – не всегда). Изменения же в социальной структуре всегда революционны. Что касается «деэволюции», то для нее нужны весьма серьезные причины (выше мы их перечислили). Применительно же к территории Саратовского Поволжья раннесрубного времени можно отметить, что данный период, судя по археологическим материалам, не являлся кризисным ни в плане экологии, ни с экономической, ни с «внешнеполитической» точки зрения. Есть некоторые основания считать, что исчезновение социальной группы воинов было следствием внутренних конфликтов в обществе, но это была не гибель элиты, а смена элит (Цимиданов В.В., 2006 б, с. 81-82).
Как показывает привлечение выборок, более обширных, чем те, которые использовали авторы рассматриваемых работ, говорить об эгалитарности срубного общества развитого этапа на рассматриваемой территории неуместно. Массив погребений довольно четко распадается, по меньшей мере, на две совокупности: группа а) и группы б)-г). Первая из них может быть с достаточными основаниями отнесена к социальной верхушке.
Кроме того, если мы станем на позиции А.И. Юдина, совершенно непонятным окажется существование на финальной стадии срубной культуры Нижнего Поволжья «элитного» погребения из Комсомольского, Астраханская обл., где в кенотафе находились бронзовый клепанный котел, нож, «бритва», каменные пест и растиральник, золотая височная подвеска и другие предметы (Отрощенко В.В., 2001, с. 161-162).
Ситуация, имеющая место в срубной культуре Поволжья, во многом близка той, которая прослеживается на материалах Алакуля. В.В.Ткачев пишет: «В целом, алакульское общество развитого этапа несет на себе отчетливый отпечаток эгалитарности, проявлявшейся в значимости половозрастных субструктур в системе погребальной обрядности». Но тут же добавляет: «Однако вряд ли можно говорить о деэволюции общественных институтов. Видимо, на смену военно-аристократическому пути политогенеза, характерному для синташтинской эпохи, изголосы (в смысле – отголоски – В.Ц.) которого сохранялись еще в раннеалакульское (петровское) время, пришел другой, механизмы которого еще предстоит выяснить. Но сомневаться в ранжированности алакульского общества не приходится…» (Ткачев В.В., 2003, с. 85). Как мы полагаем, автор верно понял суть ситуации: за «деэволюцией» может стоять именно смена пути политогенеза. Применительно к срубной культуре Саратовского Поволжья можно констатировать, что на смену военному пути, имевшему место в раннесрубное время, пришел иной. Возможно, – аристократический, возможно, – плутократический или, скажем, теократический. Пока что сделать окончательный вывод невозможно – проблема требует специального рассмотрения.
В данной связи не лишне обратиться и к материалам Прикамья. В VIII-VI вв. до н.э. здесь, у населения, оставившего раннеананьинские памятники, существовал «ярко выраженный институт военных вождей и воинской элиты», о чем свидетельствуют многочисленные воинские погребения. В позднеананьинскую и гляденовскую эпохи таких захоронений уже нет, хотя на соседних с Прикамьем территориях они сохраняются. Гляденовские погребения довольно однообразны, инвентарь в них отсутствует (Лепихин А.П., 2007, с. 119). Казалось бы, есть основания допускать возврат общества к эгилитаризму, однако, как отмечает А.П. Лепихин, существование в данное время сложных святилищ делает более вероятным иное предположение – в социуме произошла смена элит: воинство вытеснили служители культа (Лепихин А.П., 2007, с. 119).
Аналогичные коллизии происходили в истории неоднократно. Сошлемся хотя бы на данные по пруссам. В XII в. у них, судя по материалам археологии, практически исчезают воинские погребения. Письменные источники позволяют понять, что стояло за этим: прусская дружина, вследствие конфликта со жрецами, мигрировала на другие территории. В итоге жречество заняло господствующее положение в обществе (Гуляев В.И., 1990, с. 107-108).
На наш взгляд, А.И. Юдину стоило бы уточнить, что он понимает под эгалитарным обществом. Дело в том, что современные этнографы находят «первобытный эгалитаризм» разве что в социумах бушменов, пигмеев и некоторых других бродячих охотников и собирателей с технологией каменного века (Артемова О.Ю., 1992, с. 70-71). Соответственно, употребление термина «эгалитарный» применительно к срубному обществу, которое в своем экономическом и технологическом развитии все-таки ушло намного дальше, чем упомянутые социумы, как-то режет слух.
Э.Стайкл обратил внимание на особенности погребального обряда эгалитарных обществ, важнейшими из которых являются две:
1) погребальный инвентарь представлен, главным образом, предметами, использовавшимися в производственной сфере;
2) символы социального статуса носят, преимущественно, индивидуальный характер (Stickel E., 1968).
Рамки работы не позволяют детально проанализировать срубный погребальный обряд на предмет наличия или отсутствия данных явлений. Поэтому вкратце отметим лишь несколько моментов. Среди некерамического инвентаря орудия, использовавшиеся в производстве, составляют очень малый процент. Нами было учтено на рассматриваемой территории 98 захоронений с таким инвентарем. Данные о частоте встречаемости конкретных категорий и некоторых (но не всех) сочетаний приведены в таблице 3. Правда, функциональное назначение части предметов не ясно или спорно (астрагалов, фаланг крупного рогатого скота, путовых костей лошади, «фаллического предмета», костяных колец и втулки, бронзовых обойм, берестяных коробочек, туеска и двух предметов плохой сохранности, костяных трубочек, необработанных камней). Орудиями, использовавшимися в производстве, можно считать абразив, шило, иглу, костяную проколку, пряслице. С некоторой натяжкой к таковым можно причислить и костяные трубочки, опираясь на гипотезу об их использовании в доении (Галкин Л.Л., 1975). А вот ножи к данному блоку вещей не относятся, ибо в погребениях они имели вполне определенную семантику – выступали как предметы для резки мяса. В целом, лишь 13 погребений (13,3% в массиве захоронений с некерамическим инвентарем и 2,8% в массиве из 467 учтенных срубных погребений региона) содержали изделия, использовавшиеся в производстве. Следовательно, первой из отмеченных черт эгалитарных обществ срубное не обладало.
Что касается второй черты, то ее наличию противоречит повторяемость знаков статуса. В частности, на территории срубной общности нам известно 9 погребений с каменными топорами (властители высшего ранга), 24 погребения с булавами (властители среднего ранга), 33 погребения с жезлами-тростями (властители низшего ранга), 21 погребение со стрелами (воины), 38 погребений, содержавших деревянные чаши с бронзовыми накладками (служители культа), 9 погребений с плетьми (служители культа). Но, что еще более важно, многие знаки демонстрируют корреляцию. Приведем лишь некоторые примеры:
Сочетание «стрелы + большая яма + КЖ» встречено 6 раз;
«стрелы + большая яма + нож» – 5;
«стрелы + большая яма + булава» – 4;
«стрелы + большая яма + кенотаф» – 4;
«стрелы + большая яма + кенотаф + булава» – 2;
«стрелы + большая яма + кенотаф + нож» – 2;
«чаша + большая яма» – 11;
«чаша + КЖ» – 9;
«чаша + кремация» – 6;
«чаша + нож» – 5;
«чаша + деревянное блюдо» – 2;
«чаша + большая яма + КЖ» – 4;
«чаша + большая яма + нож» – 2;
«чаша + кремация + КЖ» – 2.
Эти и многие другие примеры показывают, что в погребальном обряде срубной культуры существовала достаточно сложная знаковая система, связанная с социальной сферой.
В заключение отметим, что, несмотря на нашу критическую оценку ряда положений, выдвинутых в работах А.И.Юдина и А.Д.Матюхина, появление данных работ стоит только приветствовать. Надеемся, авторы продолжат свои поиски, но – с привлечением более широких сводок погребальных памятников.
1 Приложение
Список учтенных погребений развитого этапа с территории Саратовского Поволжья
- Алексашкино, п. 1-3 (Пятых Г.Г., 1991, с. 94-96);
- Баратаевка, Е17/1-5, 7 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 4);
- Белогорское, 1/1-3 (1970 г.); 1/1-4 (1972 г.), 2/1, 3; 3/1-3 (Максимов Е.К., Малов Н.М., Ким М.Г., 1991, с. 71-88);
- Большая Дмитриевка II, 5/1-4 (Матюхин А.Д., 1992, с. 51-53);
- Бородаевка I (Боаро), G7/2, 4; D24/1; D28/1; D29; D31/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 5);
- Бородаевка II (Калмыцкая Гора), 2/1-3, 6 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 7);
- Бородаевка III (Рунталь), 6/1, 2; 7/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 8);
- Букатовка I, 5/1-4; II, 1/1-4; 3/1-5; одиночный курган (Ляхов С.В., 1994, с. 93, 95);
- Генеральское, п. 1-8 (Памятники.., 1993, табл. 2, № 1);
- Зауморье, одиночный курган (Ляхов С.В., 1992, с. 90-95);
- Калач, п. 1-9, 11-14, 16-25 (Тихонов В.В., 1996, с. 37-52);
- Караман, 1/2 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 10);
- Краснополье, Е14/1, 2 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 27);
- Крутояровка, Е1; Е2 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 4);
- Кураевский, 2/4 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 43);
- Малый Узень, 1/2 (Пятых Г.Г., Фараджев А.А., 1984, с. 244-246);
- Мирное III, 1/1; 2/1; 3/1; 4/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 32);
- Мирный, 2/3, 4 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 33);
- Мирный III, 1/1; 2/1; 3/1-4; 4/1-29; 5/1; 6/1, 2; 7/1-4; 8/1; 9/1; 10/1; 11/1; 12/1; 13/1-4 (Захариков А.П., Цыбрий В.В., 2007, с. 94-96);
- Мурманская I, 1/1-4 (Лопатин В.А., Малов Н.М., 1988, с. 130-139);
- Натальино II, 16/1, 2; 19/1, 2; 20/1, 2; 21/1-5 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 3);
- Новое Привольное, п. 1-7, 9-15, 17-32, 34, 35, 37 (Памятники.., 1993, табл. 2, № 2);
- Новолиповка, 26/2; 27/1, 2; 28/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 12);
- Новотулка I, 1/3, 8, 9; 2/2-7; 3/4, 6-8; 4/1-8; 5/1-4 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 39);
- Осиновка, 2/4, 6, 7; 3/2; 4/1, 2; 5/1; 6/1; 9/1-7 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 14);
- Питерка I, 1/1, 5-7; 2/1; II, 1/6; 2/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 40, 41);
- Подшибаловка, 4/3 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 38);
- Покровск, одиночное погребение (Памятники.., 1993, табл. 1, № 22);
- Решетниково, 1/1; 2/3 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 42);
- Ровное (Зеельман), А11/1, 2; А12 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 28);
- Ровное, 1/1, 4; 2/4; 3/4, 7-10; 4/1, 2, 5, 6, 12, 14, 17, 19-21; 7/1-3; 8/7; 10/5, 6; 14/4; 15/1 (Синицын, 1966, с. 24-61);
- Саратовка I, 2/2; 3/1, 2; 4/1; 5/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 17);
- Скатовка, 10/2, 3; 12/1; 17/ 1, 14; 21/1-3 (Синицын, 1959, с. 166, 168, 170, 172, 174-176);
- Степное, D19/2, 3 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 16);
- Суслы II, к. 4, 8-10; 20/2; 23/3; 33 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 15);
- Сухая Саратовка II, 2/1-5; 4/1, 2; 5/1, 2 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 18);
- Тонкошкуровка, С22/1-4 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 13);
- Усатово, F17 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 29);
- Успенка, 2/2 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 2);
- Чапаевка, 2/1 (Памятники.., 1993, табл. 1, № 9);
- Южный, 1/3-6; 2/1; 5/1; 6/1, 2; 7/1, 2; 8/1; 9/1; 10/2-4; 11/1-4; 12/1; 14/1-3; 16/1-3; 17/1, 2, 5 (Захариков А.П., Цыбрий В.В., 2007, с. 96-98).
2 Литература
Алекшин В.А. Отражение социального расслоения населения в погребальных обрядах // Социогенез и культурогенез в историческом аспекте. СПб., 1991.
Антонова Е.В. Рец.: В.А. Алекшин. Социальная структура и погребальный обряд древнеземледельческих обществ. Л., 1986 // СА. 1989. № 3.
Артемова О.Ю. Личность и социальные нормы в раннепервобытной общине. М., 1987.
Артемова О.Ю. Первобытный эгалитаризм и дифференциация статусов у охотников и собирателей // Исследования по первобытной истории. М., 1992.
Арутюнов С.А., Крупник И.И., Членов М.А. «Китовая аллея». Древности островов пролива Сенявина. М., 1982.
Берзин Э. Вслед за железной революцией // Знание – сила. 1984. № 8.
Бороффка Н. Некоторые культурные и социальные взаимосвязи в бронзовом веке Евразии // Комплексные общества Центральной Евразии в III-I тыс. до н.э. Челябинск, 1999.
Бочкарев В.С. Развитие общества и прогресс вооружения (По материалам поры поздней бронзы юга Восточной Европы) // Культурный прогресс в эпоху бронзы и раннего железа. Ереван, 1982.
Бочкарев В.С. Волго-Уральский очаг культурогенеза эпохи поздней бронзы // Социогенез и культурогенез в историческом аспекте. СПб., 1991.
Бочкарев В.С. Карпато-Дунайский и Волго-Уральский очаги культурогенеза эпохи бронзы (опыт сравнительной характеристики) // Конвергенция и дивергенция в развитии культур эпохи энеолита-бронзы Средней и Восточной Европы. СПб., 1995.
Бунятян Е.П. Методика социальных реконструкций в археологии (на материале скифских могильников IV-III вв. до н.э.). Киев, 1985.
Бунятян К. П. Розвиток форм власності у первісному суспільстві // Археологія. 1992. № 3.
Бунятян Е.П. Об уровне развития степных обществ Украины поздней бронзы // Срубная культурно-историческая общность в системе древностей эпохи бронзы Евразийской степи и лесостепи. Воронеж, 2000.
Бунятян Е.П., Отрощенко В.В. Формы собственности на скот и способы их изучения по археологическим данным // Хозяйство древнего населения Украины. Ремесла и промыслы древнего населения Украины. Киев, 1995.
Бутинов Н.А. Социальная организация полинезийцев. М., 1985.
Васильев И.Б. Предисловие // Древние индоиранские культуры Волго-Уралья. Самара, 1995.
Виноградов Н.Б. Синташтинские и петровские древности Южного Урала. Проблема соотношения и интерпретации // Памятники археологии и древнего искусства Евразии. М., 2004.
Галич М. История доколумбовых цивилизаций. М., 1990.
Галкин Л.Л. Одно из древнейших практических приспособлений скотоводов // СА. 1975. № 3.
Гемуев И.Н., Сагалаев А.М., Соловьев А.И. Легенды и были таежного края. Новосибирск, 1989.
Гуляев В.И. Предисловие // Рус А. Народ майя. М., 1986.
Гуляев В.И. Проблемы интерпретации погребального обряда в археологии // КСИА. 1990. № 201.
Даниленко В.Н. Энеолит Украины. Киев, 1974.
Дергачев В.А., Бочкарев В.С. Металлические серпы поздней бронзы Восточной Европы. Кишинев, 2002.
Дремов И.И. Материалы из курганов у с. Березовка Энгельсовского района и некоторые вопросы социокультурных реконструкций эпохи поздней бронзы // Археологическое наследие Саратовского края. Охрана и исследования в 1996 году. Саратов, 1997. Вып. 2.
Дударев С.Л. Социальный аспект раннего этапа освоения железа на Центральном Предкавказье и в бассейне р. Терека (IX-VII вв. до н.э.) // Археология и вопросы социальной истории Северного Кавказа. Грозный, 1984.
Захариков А.П., Цыбрий В.В. Охранные раскопки в Саратовской области в 2003 году // Археологические записки. Ростов-на-Дону, 2007. Вып. 5.
Иванова С.В. Социальная структура населения ямной культуры Северо-Западного Причерноморья. Одесса, 2001.
Иванова С.В., Цимиданов В.В. О социологической интерпретации погребений с повозками ямной культурно-исторической общности // Археологический альманах. Донецк, 1993. № 2.
Кабо В.Р. Каменные орудия труда австралийцев в собраниях МАЭ // Сборник Музея антропологии и этнографии. М. – Л., 1963. Т. XXI.
Ко М. Майя. Исчезнувшая цивилизация: легенды и факты. М., 2001.
Колесников А.Г. Трипольское общество Среднего Поднепровья (опыт социальных реконструкций в археологии). Киев, 1993.
Кочерженко О.В. Курган эпохи поздней бронзы у пос. Строжевка // Охрана и исследование памятников археологии в Саратовской области в 1995 году. Саратов, 1996.
Кузнецов П.Ф., Семенова А.П. Памятники потаповского типа // История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших дней. Бронзовый век. Самара, 2000.
Ланге П.В. Горизонты Южного моря: История морских открытий в Океании. М., 1987.
Лапшин А.С. Памятники раннего и среднего этапов эпохи поздней бронзы Волго-Донского региона (по материалам погребальных памятников): Автореф. дисс. … канд. ист. наук. СПб, 2006.
Лепихин А.Н. Костища гляденовской культуры в Среднем и Верхнем Прикамье. Пермь, 2007.
Литвиненко Р.А. Сурьмяные подвески в памятниках степной бронзы и их кавказские аналогии // Между Азией и Европой. Кавказ IV-I тыс. до н.э. СПб., 1996.
Лопатин В.А., Малов Н.М. Срубные погребения в подбоях на Еруслане // СА. 1988. № 1.
Лот А. Туареги Ахаггара. М., 1989.
Ляхов С.В. Заволжские памятники эпохи поздней бронзы // Древности Волго-Донских степей. Волгоград, 1992. Вып. 2.
Ляхов С.В. Погребения эпохи поздней бронзы из Букатовских курганов // Срубная культурно-историческая область. Саратов, 1994.
Ляхов С.В.Уникальное погребение эпохи поздней бронзы из кургана у пос. Сторожевка (предварительная публикация) // Охрана и исследование памятников археологии Саратовской области в 1995 году. Саратов, 1996.
Максимов Е.К., Малов Н.М., Ким М.Г. Белогорские курганы // Археология Восточно-Европейской степи. Саратов, 1991. Вып. 2.
Малов Н.М. Конструктивные особенности псалия из Краснополья // СА. 1983. № 4.
Малов Н.М. Погребения с булавами и втоками Натальинского могильника // Археология Восточно-Европейской степи. Саратов, 1991. Вып. 2.
Малов Н.М. Культурные типы памятников срубной культурно-исторической области (концептуальные основы) // Срубная культурно-историческая область. Саратов, 1994.
Малов Н.М. Литейные формы и предметы литейного производства с нижневолжских поселений срубной культурно-исторической области // Чтения, посвященные 100-летию деятельности Василия Алексеевича Городцова в Государственном Историческом музее. М., 2003 а. Ч. I.
Малов Н.М. Погребения покровской культуры с наконечниками копий из Саратовского Поволжья // Археологическое наследие Саратовского края. Охрана и исследования в 2001 году. Саратов, 2003 б. Вып. 5.
Марков Г.Е. Кочевники Азии. Структура хозяйства и общественной организации. М., 1976.
Матвеев Ю.В. О векторе распространения «колесничих» культур эпохи бронзы // РА. 2005. № 3.
Матюхин А.Д. Исследование курганов у с. Большая Дмитриевка // Древности Волго-Донских степей. Волгоград, 1992. Вып. 2.
Миллер Дж. Короли и сородичи М., 1984.
Миняев С.С. Сюнну // Исчезнувшие народы. М., 1988.
Миронов В.Г. Погребения покровского времени кургана № 9 у села Бородаевка // Археология Восточно-Европейской степи. Саратов, 1991. Вып. 2.
Мурзин В.Ю. О государственности кочевых скифов // Проблеми історії та археології Української РСР. Київ, 1989.
Нейхардт А.А.Скифский рассказ Геродота в отечественной историографии. Л., 1982.
Отрощенко В.В. Проблеми періодизації культур середньої та пізньої бронзи півдня Східної Європи (культурно-стратиграфічні зіставлення). К., 2001.
Отрощенко В.В. Історія племен зрубної культурно-історичної спільності: Автореф. дис. … докт. іст. наук. Київ, 2002.
Памятники срубной культуры. Волго-Уральское междуречье // САИ. Саратов, 1993. Вып. В1-10.
Першиц А.И. Вождество // Свод этнографических понятий и терминов. Социально-экономические отношения и соционормативная культура. М., 1986.
Пицхелаури К.Н. Восточная Грузия в конце бронзового века. Тбилиси, 1979.
Пятых Г.Г. Алексашкинский бескурганный могильник и его место среди однотипных памятников // Археология Восточно-Европейской степи. Саратов, 1991. Вып. 2.
Пятых Г.Г., Фараджев А.А. Малоузенский курган эпохи бронзы // СА. 1984. № 1.
Рус А. Народ майя. М., 1986.
Селецкий Б.П. Некоторые случаи миграций кочевников, сыгравшие решающую роль в развитии оседлых обществ // Античная цивилизация и варварский мир. Новочеркасск, 1992. Ч. I.
Синицын И.В. Археологические раскопки на территории Нижнего Поволжья // Ученые записки СГУ. Саратов, 1947. Т. XVII.
Синицын И.В. Археологические исследования Заволжского отряда // МИА. 1959. № 60.
Синицын И.В. Древние памятники Саратовского Заволжья // Археологический сборник. Саратов, 1966.
Соловьев А.И. Военное дело коренного населения Западной Сибири. Эпоха средневековья. Новосибирск, 1987.
Телегин Д.Я. Мезолитическая эпоха // Археология Украинской ССР. Киев, 1985. Т. 1.
Телегин Д.Я. Неолитические могильники мариупольского типа (свод археологических источников). Киев, 1991.
Тихонов В.В. Грунтовый могильник Калач в Саратовском Заволжье // Охрана и исследование памятников археологии Саратовской области в 1995 году. Саратов, 1996.
Ткачев В.В. Погребение архаического лидера эпохи поздней бронзы из могильника Илекшар I в западном Казахстане // Вопросы истории и археологии Западного Казахстана. Уральск, 2003. Вып. 2.
Томановская О.С. Лоанго, Каконго и Нгойо. М., 1980.
Усачук А.Н., Африканов Ю.А. К вопросу о щитковых псалиях из дерева // Формирование и взаимодействие уральских народов в изменяющейся этнокультурной среде Евразии: проблемы изучения и историография. Уфа, 2007.
Фролов Б.А. Этапы формирования общества // Атеистические чтения. М., 1986. Вып. 15.
Хазанов А.М. Разложение первобытного строя и возникновение классового общества // Первобытное общество. М., 1974.
Хазанов А.М. Социальная история скифов. М., 1975.
Харнер М.Дж. Путь шамана или шаманская практика: руководство по обретению силы и целительству. М., 1994.
Хлобыстина М.Д. Древнейшие могильники Нижнего Поднепровья как памятники социальной истории // СА. 1979. № 3.
Цимиданов В.В. Две группы воинских погребений середины II тыс. до н.э. в Волго-Донском регионе // Материалы археологического семинара. Донецк, 1992 а. Вып. 1.
Циміданов В.В. Час виникнення легенди про походження скіфів (Перша версія Геродота) // Археологія. 1992 б. № 1.
Цимиданов В.В. Воинские погребения эпохи поздней бронзы Нижнего Поволжья // Древности Волго-Донских степей в системе восточноевропейского бронзового века. Волгоград, 1996 а.
Цимиданов В.В. Еще раз о колесницах степной Евразии эпохи поздней бронзы // Северо-Восточное Приазовье в системе евразийских древностей (энеолит — бронзовый век). Донецк, 1996 б. Ч.1.
Цимиданов В.В. Эпический социум нартов и степные общества эпохи бронзы // Проблемы археологии и архитектуры. Донецк-Макеевка, 2001. Т.1.
Цимиданов В.В. Социальная структура срубного общества. Донецк, 2004 а.
Цимиданов В.В. Украшения в погребальном обряде срубной культуры: социальный и половозрастной аспект // Археологический альманах. Донецк, 2004 б. № 14.
Цимиданов В.В. Доно-волжская абашевская культура и памятники покровского типа: к проблеме соотношения // Древности Евразии: от ранней бронзы до раннего средневековья. М., 2005.
Цимиданов В.В. Срубная культурно-историческая общность: мужчины и женщины // Матеріали та дослідження з археології Східної України. Луганськ, 2006 а. № 5.
Цимиданов В.В. Срубная общность в свете циклических теорий развития // Донецкий археологический сборник. Донецк, 2006 б. № 12.
Цимиданов В.В. Возрастная стратификация общества срубной культуры // Матеріали та дослідження з археології Східної України. Луганськ, 2008. № 8.
Цимиданов В.В., Дегерменджи С.М. Хозяйственно-культурное развитие и социальная структура позднесрубного общества // Сабатиновская и срубная культуры: проблемы взаимосвязи Востока и Запада в эпоху поздней бронзы. Киев – Николаев – Южноукраинск, 1997.
Шапошникова О.Г. Эпоха раннего металла в степной полосе Украины // Древнейшие скотоводы степей юга Украины. Киев, 1987.
Шнирельман В.А. Производственные предпосылки разложения первобытного общества // История первобытного общества. Эпоха классообразования. М., 1988.
Шнирельман В.А. Возникновение производящего хозяйства. М., 1989.
Шувалов П.В. Славянское общество дунайского периода (469-604) // Социогенез и культурогенез в историческом аспекте. СПб., 1991.
Щукин М. Третий мир древней Европы // Знание – сила. 1986. № 4.
Юдин А.И. Бассейн реки Терешки в позднем бронзовом веке // Проблемы археологии Нижнего Поволжья. Волгоград, 2007 а.
Юдин А.И. Изменение погребального обряда как отражение социальных процессов в первобытном обществе срубной культуры на примере новых памятников // Археологические памятники Оренбуржья. Оренбург, 2007 б. Вып. 8.
Юдин А.И. Эволюция социальной структуры срубного общества на позднем этапе культуры (на примере курганного могильника Новопокровка 2) // XVII Уральское археологическое совещание. Екатеринбург-Сургут, 2007 в.
Юдин А.И., Матюхин А.Д. Социальная структура раннесрубного общества по материалам могильников Кочетное и Золотая Гора // Археологическое наследие Саратовского края. Саратов, 2005. Вып. 6.
Юдин А.И., Матюхин А.Д. Раннесрубные курганные могильники Золотая Гора и Кочетное. Саратов, 2006.
Stickel E. Status differentiation at the Rincon site // Archeological Survey Annual Report. Los Angeles, 1968. № 10.
