Ранняя история калмыков и их связей с Россией, Средней Азией [1] и Китаем имеет длительную историографию, но детализация отдельных тем и эпизодов осложнена малым количеством письменных источников по этой теме.
Недостаточность нарративных источников могла бы компенсироваться археологическими материалами, как это типично для изучения средневековых кочевников, но археологические и палеоэтнографические находки, связанные с историей и культурой калмыков, чрезвычайно редки в силу особенностей погребального обряда и отсутствия культурного слоя на временных стоянках кочевников.
В связи с этим сделанная недавно в г.Энгельсе находка амулета времён начала правления в Китае династии Цин позволяет обратиться к ранней истории поволжских калмыков. В 2007 году в Энгельсский краеведческий музей был передан сломанный пополам крупный бронзовый диск 8,7 см диаметром, похожий на монету с квадратным отверстием 2,2 х 2,2 см посередине.[2] Литой предмет имел с одной стороны надпись, сделанную китайскими иероглифами, с другой – рельефные изображения мифических животных. По словам автора находки, изделие обнаружено в г.Энгельсе в пос. Приволжский (Мясокомбинат) при сломе фундамента здания заводской столовой, построенной в 70-е гг. XX века. Если не считать изломов, возникших под воздействием отбойного молотка, оно имеет хорошую сохранность. Предмет почти не позеленел от окислов и имеет «благородную» патину, защищающую бронзу от проникновения хлоридов натрия (рис. 1).
Такой «современный» вид изделия вызывает ассоциации с китайскими подражаниями амулетам и монетам, заполнившими в наше время торговые прилавки. Однако современные поделки отличаются от старинных по составу металла, сюжету и иконографии. К тому же в Китае существует закон 1973 года, запрещающий подделку старинных монет, вменяющий в обязанность ставить при изготовлении их реплик специальный иероглиф. Разумеется, фальшивки изготавливаются, но и сбываются они не как ширпотреб, а по высокой цене. В данном же случае амулет передан музею в дар. К тому же в 1970-х гг., когда предмет, по мнению автора находки, попал в фундамент столовой, в России продавались преимущественно предметы обихода китайского производства, а не культово-сувенирная продукция.
Теперь благодаря научному сотруднику Энгельсского музея краеведения О.В. Сергеевой этот экспонат определен известным специалистом по дальневосточной нумизматике В.А. Беляевым (г. Москва).[3] По его информации, этот предмет редкий. Согласно предварительной атрибуции, находка является монетовидным амулетом, сделанным в Китае. Иероглифы читаются как «шунь чжи тун бао». Это стандартная надпись на монетах первого цинского императора (1644-1661 гг.). На обратной стороне имеются изображения льва, дракона и феникса (?).
Данная информация требует дополнения. «Шунь чжи» — это девиз правления маньчжурского императора, основателя китайско-маньчжурской династии Цин по имени Фулинь (1644—1661). Эти иероглифы переводятся как «благосклонная власть» или «благоприятное правление». Иероглифы «тун бао» означают «обращенная драгоценность» или «имеющее хождение»; они изображались на монетах более 2000 лет,[4] и для уточнения датировки и предназначения изделия значения не имеют. На реверсе монет со стандартной надписью «шунь чжи» помещалось маньчжурское обозначение монетного двора (Быков А.А., 1969, рис. 121). В нашем случае здесь находятся стилизованные изображения четырёх «священных» животных.
Наиболее четко определяется китайский дракон (лунь) с тонким длинным извивающимся телом без крыльев, головой лошади и орлиными когтями. Чешуя на его теле, символизирующая золотые монеты и богатство, обозначена миниатюрными выпуклыми точками. У китайцев дракон был олицетворением благого знамения и главным символом императорской власти. Под драконом помещено изображение птицы фэн-хуан (феникса). Образ этой мифической птицы по важности стоял наравне с драконом, так как служил символом императорской власти, а также символизировал мир и спокойствие. Китайский посол Тулишень (Ту-Ли-Чэнь; Ту-Ли-Шин), посетивший в 1713-14 гг. Саратов по дороге к Аюке-хану, объясняет, почему дракон и феникс являются символами династии Цин, следующим образом: «Но притом ведать должно, что северовосточная страна (Маньчжурия, — примеч. авт.) есть такое место, из котораго возвышаются Драконы, и возлетает птица Фун-Хуан. Но понеже оная страна судьбою всевышняго неба определена Великоцинским Государём. Как Дракон, которой и гербом Китайских Ханов почитается, так и птица Фун-Хуан, или Царь Птица, знаменуют Великих Царей на свете; ибо от сея страны из кочевных народов произошли многие славные Государи…» (Россохин И.К., 1774, с. 15). Во времена династии Цин китайский дракон украшал государственный стяг, и за ношение одежды или предметов с изображением дракона, в том числе и подобного амулета, простолюдин подлежал строгому наказанию (Хайжуй Ли и др., 2007, с. 178).
Далее справа на амулете находится фигура китайского льва, помещённая здесь вместо четвёртой по значимости в китайской символике черепахи. Образ льва был символом влиятельности и высокого положения хозяина. Кроме того, по представлениям китайцев, лев способен отгонять нечистую силу (Хайжуй Ли и др., 2007, с. 175-182), что может характеризовать предмет как оберег.
Слева имеется наиболее стилизованное изображение. Это цилинь (единорог) – животное, которое, согласно китайскому поверью, символизировало в государстве мир, правление мудрого властителя и благоденствие народа. Этот третий по значимости в китайской мифологии символ здесь поставлен четвёртым после льва. Если в период Шуньчжи символом высшей военной знати являлся лев, то наследник Фулиня Сюань Е (девиз правления – Канси) повелел обладателям высшего военного ранга Поднебесной носить изображения цилиня.
Фигура каждого изображенного на диске персонажа включает округлую выпуклость, которую можно трактовать как жемчужину. По поверьям китайцев, у каждого дракона есть жемчужина, которую он бережёт как драгоценность, а осыпая жемчужинами, наделяет человека властью и богатством.
Подобно круглым монетам с квадратным отверстием, амулеты воплощали важнейшее понятие философии Китая «инь-ян»: круглая форма олицетворяла небо, квадратное отверстие — землю. Главное отличие амулетов от монет заключалось в их предназначении. Монеты служили средством платежа, амулеты могли использоваться в качестве подарков и наград. Поэтому, помимо монет, каждый китайский император выпускал и некоторое количество амулетов. Наиболее крупные из них, такие, как найденный в Энгельсе, предназначались для ношения на груди.
Семантика изображений священных животных на амулете даёт некоторую информацию о первоначальном владельце предмета. Семантика дракона, феникса и льва соответствует полководцу высокого ранга из верховной знати. Изображение цилиня символизирует его мудрость и удачливость, а четыре жемчужины (причём у цилиня в виде кометы с хвостом, летящей от дракона) может подразумевать, что хозяин амулета был отмечен не только этой наградой, но и «осыпан» богатыми подарками. Но так как владелец амулета обладал медальоном не из золота, к семье императора он не принадлежал. Следует отметить, что серебряные монеты в цинском Китае не выпускались и, следовательно, большой нагрудный бронзовый амулет с изображениями дракона, феникса, льва и единорога являлся очень значимым подарком или наградой и мог изначально принадлежать только представителю высшей воинской знати. Даже такому знатоку китайской нумизматики, как В.А. Беляев, аналогии этому предмету не известны, он не из числа массовых изделий.
Вероятнее всего, амулет попал в фундамент столовой вместе с песком из карьера. В 1980-х годах один из авторов данной работы ещё застал в Энгельсе песчаный карьер к югу от п. Учхоз и устья р. Саратовка, когда использовал бульдозер из него для раскопок кургана. На месте этого городского карьера прежде находился известный археологический памятник бронзового века – Покровское селище, иногда именовавшееся «Зольник» и исследованное П.С. Рыковым в 1920-х гг. Этот «зольник» и является наиболее вероятным исходным пунктом местонахождения амулета до того, как он попал в фундамент столовой. Как могло это изделие оказаться на территории Покровского селища и карьера?
Известно, что в XVII-XVIII вв. территория г.Энгельса входила в ареал кочевий калмыков, являвшихся выходцами из Джунгарии и поддерживавших связи с исторической родиной и с Китаем. Первые набеги в Заволжье, вероятно, совершали младшие братья тайши Дайчина (деда Аюки) Лаузан и Йельденг в 1628 и 1630 гг., но по-настоящему об ойрат-калмыках на Волге узнали после их крупной военной победы над русским войском 22 апреля 1633 года на р. Большой Узень в междуречье Волги и Яика. После этого тайша Дайчин посчитал себя хозяином приволжских степей, сравнивал себя с царём. При этом он претендовал на земли близ Астрахани, заявляя, что урочище Кандаки под Астраханью «искони природные их калмыцкие места, прадеда их Чингис-хана» (Митиров А.Г., 1998, с. 68-69), с чем не соглашались ни татарские мурзы, ни русское правительство царя Алексея Михайловича.
В связи с левобережным Саратовом (1617-1674 гг.) калмыки упоминаются уже в сообщении секретаря голштинского посольства Адама Олеария от 1636 года: «До полудня около 9-ти часов мы проехали мимо города Саратова. Этот город лежит в 4-х верстах от главной реки на ровном поле, на рукаве, который Волга кидает от себя по левую руку. Здесь живут лишь стрельцы, находящиеся под управлением воеводы и полковника и обязанные защищать страну от татар, которые именуются у них калмыками: они живут отсюда вплоть до Каспийского моря и реки Яика и довольно часто предпринимают набеги вверх по Волге». Ниже, рассказывая о половцах (ногайцах), Олеарий опять упоминает калмыков и даёт некоторые уточнения: «Зимой они (крымские и ногайские татары), разделившись на несколько орд […] или отрядов, идут к Астрахани и селятся в таком расстоянии друг от друга, чтобы в случае нужды поспеть друг к другу на помощь. Нередко на них нападают и грабят их постоянные враги — калмыки, не только рассеянные отсюда до Саратова и называемые в этих местах булгарскими татарами, но живущие и за Яиком; набеги свои они совершают в то время, когда вода замерзнет и везде оказывается удобным перебегать через нее» (Олеарий А., 1996, с. 462).
Итак, в 1636 г. калмыки на Волге уже хорошо известны. Территория в окрестностях левобережного Саратова воспринимается как пограничная: ниже Саратова калмыки живут, а выше совершают набеги. Однако в 1644 году во время одного из своих походов на запад калмыки потерпели крупное поражение в предгорьях Северного Кавказа от местных народов и от стрельцов под Астраханью, в результате чего погиб их владыка Хо-Урлюк (прадед хана Аюки), ойрат-калмыки были вытеснены за Урал, и на некоторое время их продвижение в Поволжье было приостановлено. Известно, например, что в 1649 г. тайша Дайчин неоднократно обращался к астраханскому воеводе с прошениями о разрешении торговать под Астраханью и пропуске его людей с конскими табунами на продажу в Москву. В самом конце года калмыки, наконец, получили из Москвы такое разрешение, но с обязательным условием, что тайши будут кочевать к востоку от Яика, не переходя на его правый берег, т. е. не ближе, чем в 300 км от Астрахани (Преображенская П.С., 1950, с. 54-55).[5]
В 1652 — 1653 г.г. – новая попытка закрепиться на Волге: братья Дайчина и его сын Мончак предпринимали походы под Самару, Саратов, Камышин, а в 1654 г. калмыки ходили под Астрахань, но были вытеснены за Яик (Пальмов Н.Н., 2007, с. 369). Лишь по шертным записям (договорам) 1655 года в Бальчинском городке под Астраханью и 1657 года на Кутумовой реке калмыки получили право «кочевать по Волге по ногайской стороне, и по Ахтубе, и по Белужью или близко наших городов, где они кочевать похотят». При этом тайши обязаны выдавать в Астрахань аманатов (заложников), от чего они ранее категорически отказывались (Моисеев А.И., Моисеева Н.И., 2006, с. 52-55).
Таким образом, до 1655 года калмыки были на Волге, «можно сказать, случайными гостями» (Пальмов Н.Н., 2007, с. 369), причем в первой половине XVII века основным местом контактов с калмыками являлась Астрахань. Левобережный Саратов [6] исполнял роль стрелецкой крепости и большого значения в политических вопросах и торговых делах ещё не имел. С середины XVII века, когда Саратов стоял на левом берегу, берёт начало саратовская торговля с калмыками. В 1643 г. кочевники просили разрешить им торговать в Саратове и Самаре, но, получив отказ, пошли на военный конфликт под Самарой. В 1657 году появился «приговор» Боярской думы, указывающий, «что к которым городам придут калмыки с торгом, и в тех городах воеводам учинить за городом надолбы и велеть торговать за надолбы с великим береженьем и задоров не чинить. А городов написать именно: Царицын, Чёрный Яр, Саратов, Самара» (Максимов Е.К., Мезин С.А., 1997, с. 62).
С течением времени левобережный Саратов всё более приобретал функции торгового узла. Однако Московский тракт начинался на правом берегу Волги, и в 1674 году пришёл указ царя Алексея Михайловича «Саратов город на горах делать новый». По всей вероятности, не последнюю роль в этом сыграли укрепляющиеся торговые связи и иные взаимоотношения с калмыками. На калмыцком базаре на территории современного г. Энгельс в XVIII-XVIII веках основным товаром были лошади. Российской империи XVII-XVIII веков, ведущей непрерывные войны, требовалось постоянное снабжение ими армии. Табуны, принадлежавшие кочевникам Заволжья, являлись одним из важных источников пополнения кавалерийских частей русской армии лошадьми. В сентябре 1707 года голландский путешественник и художник Корнелий де Бруин на обратном пути из Персии побывал на левом берегу Волги напротив Саратова, где он получил яркое впечатление от калмыцкого базара и сделал зарисовку увиденного пейзажа (Бруин К., 1983). Шотландский путешественник и врач Дж. Бэлл, посетивший Саратов в первый раз в июле 1716 г., а впоследствии присутствовавший на встрече Петра I и хана Аюки в 1722 г. и описавший ее, также отметил в качестве достопримечательности калмыцкий базар на левом берегу Волги (Белевы путешествия, 1776, с. 24-25). Оба путешественника оставили описания калмыцкого торга, из которых явствует, что товаром кочевников, помимо лошадей, являлись верблюды и коровы.
Во времена Петра I и Аюки-хана находившийся на нагорной стороне Саратов превратился в крупный торговый центр. К этому времени он так разросся, что далеко перешагнул за городские стены, но характерно, что гарнизон, по сравнению с левобережной крепостью, увеличился лишь на 100 человек. Китайский посол Тулишень, направлявшийся к хану Аюке в 1713-1714 гг., отметил, что «всем сим местечком управляет один начальной человек, при котором находится войска двести человек» (Россохин И.К., 1764, с. 303-305).
В чем же причина особенной концентрации калмыков в окрестностях Саратова во времена хана Аюки? В 1715 году хан Аюка обратился к Петру I с просьбой прислать ему на помощь воинский отряд. Император отправил Д. Е. Бахметева с отрядом в 600 казаков и драгун для охраны хана Аюки, а фактически для контроля за его деятельностью.[7] С.М. Соловьёв отмечал: «Скоро калмыкам не понравилось присутствие Бахметева, и Аюка просил государя перевести его комендантом в Саратов с обязанностью охранять калмыков. Просьба была исполнена. Бахметев должен был, с одной стороны, охранять Аюку, а с другой — смотреть, чтоб хан и калмыки его с турецкими подданными не ссорились и без указа государева не входили с ними в мирные договоры, пересылок тайных и письменных не имели» (Соловьёв С.М., Т.18, гл. 1). Так было положено начало особому царскому органу по калмыцким делам, а Д.Е. Бахметев стал после этого комендантом Саратова и «попечителем» не только Аюки, но и всех калмыков. С этого времени Саратов становится своеобразной столицей калмыков, а левобережье Волги у Саратова – местом летней ставки Аюки. В Саратове какое-то время существовала специальная команда для приобретения драгунских лошадей у кочевников. Закупки у них товаров на большие суммы не облагались налогом, процветала торговая спекуляция. Саратовские купцы, заранее закупая калмыцких лошадей, откармливали их на городских землях, а затем продавали, наживаясь на посреднической торговле (Максимов Е.К., Мезин С.А., 1997, с. 31; они же, 2010, с. 37-39). Пользовался этим и саратовский воевода, попечитель калмыков Д.Е. Бахметев, который поощрял коррупцию и дачу взяток, особенно со стороны кочевников. Он продавал под видом калмыцких свои товары, был разоблачён, оштрафован на 970 рублей (по тем временам огромные деньги) и, не дождавшись окончания следствия, умер (Максимов Е.К., Мезин С.А., 1997, с. 60; они же, 2010, с. 73-75). Во время персидского похода Петра I, когда в окрестностях Саратова император встречался с Аюкой, по материалам первой ревизской переписи 1722 года в Саратове было уже 2093 души, более половины из которых составляли купцы – 1201 (Кушева Е.Н., 1966, с. 29-31).
Итак, напротив города на левом берегу находилась летняя ставка хана, где Аюка контролировал базар, а, следовательно, и всю основную торговлю калмыков с Россией. В топонимике г.Энгельса (ранее Покровск и слобода Покровская) сохранилась память о присутствии здесь калмыков и, вероятно, о хане Аюке. Локализовать более точно калмыцкий базар на луговой стороне Волги помогает название местности в Покровской слободе – Поганое поле, то есть языческое, нехристианское поле (Словарь-справочник, 1965; Фасмер М., 1987, с. 124).[8] На карте 1857 г. оно обозначено к югу от устья р. Саратовка и от верховьев Трумбицкого оврага, то есть от территории нынешнего поселка СХИ и кладбища на выезде из г.Энгельса в г.Маркс до Лётного городка и поселка Химволокно (Сергеева О.В., 2007, с. 25). Ближе к Волге энгельсский краевед К.И. Шкода обозначал остров Каюковский. От места расположения городища Левобережного Саратова он отделён р.Саратовка. Далее к северу находится одна из крупнейших волжских проток в окрестностях современного г.Энгельса р. Каюковка (Саратовское озеро, 2007, с. 59). Вполне правдоподобной выглядит версия Д.Г.Решетова, что название «Каюковка» восходит к имени Аюка (Решетов Д.Г., 2007, с. 57). Название острова Каюковского позволяет более точно локализовать излюбленное место устройства ставки хана Аюки: вниз по течению Волги недалеко от места расположения левобережного Саратова и устья р.Саратовки.
Вероятнее всего, именно тогда китайский амулет был здесь утерян или преднамеренно спрятан в земле. Некоторые эпизоды биографии Аюки могут осветить вопросы: как мог предмет из далёкого Китая оказаться на берегах Волги и не связан ли найденный амулет с жизнью и деятельностью самого известного калмыцкого хана?
Аюка, как считается, появился на свет около 1642 года. В научной и справочной литературе утвердилось мнение Н.Н. Пальмова, что Аюка родился от брака калмыцкого нойона рода торгоутов Пунцук-Мончака и дочери могущественного владыки ойратского племени чорос Эрдени Батур-хунтайджи – основателя Джунгарского ханства. Воспитывался будущий хан в Джунгарии. Даты жизни Аюки с 1642 по 1724 год сейчас считаются аксиомой, однако есть и другие мнения. В журнале Петра I Персидского (Каспийского) похода 1722 говорится, якобы со слов самого Аюки, что ему 75 лет (Походный журнал…, 1855, с. 44). Другой участник этого похода, В.М. Бакунин, также сообщал, что Аюке-хану во время встречи с Петром I в 1722 г. было 75 лет, а в момент смерти в 1724 году 77 лет (Бакунин В.М., 1995, с. 35, 41). В этом случае датой рождения Аюки должен считаться 1647 год. С такой датировкой был не согласен Н.Я.Бичурин. Он писал, что, согласно «Историческому словарю Российского Государства», Аюка-хан умер на 77-ом году, но так как он родился ещё в правление Хара-Хулы, который скончался в 1634 г., и в младенческом возрасте был оставлен на воспитание при Батур-хунтайджи, то получается, что Аюка дожил до возраста около 90 лет. Из текста Н.Я.Бичурина можно понять, что причина, по которой младенец Аюка остался с матерью и дедом по матери чоросом Батур-хунтайджи в Джунгарии, а не с отцом Мончаком и дедом Дайчином, заключается в том, что торгоуты отказались подчиниться притязаниям Хара-Хулы на единоличную власть и ушли в Россию. Действительно, Мончак впоследствии уже был полностью связан с Россией и находился либо на Урале, либо на Волге. Поэтому трудно иначе объяснить, как его старший сын и наследник воспитывался не при нём, а в противоборствующем лагере. Впоследствии, по словам Бичурина, тайша Дайчин, возвращаясь из Тибета, заехал в Джунгарию, чтобы забрать с собою внука, но дед по матери Батур-хунтайджи (именуемый в русских источниках Контайша) удержал его при себе, чтобы передать ему наследство (Бичурин Н.Я., 1854, с. 59).[9] Однако стоит заметить, что наследников у Батур-хунтайджи было не менее 10, и складывается впечатление, что он под предлогом наследства удерживал старшего сына своего противника Мончака в качестве заложника. Тайша Дайчин, как считается, забрал к себе Аюку в 1655 году, а Батур-хунтайджи умер в 1653 или 1654 г. [10] и уже не мог помешать ему в этом. В дальнейшем Н.Я. Бичурин опять возвращается к возрасту Аюки. Он говорит, что в «Описании Каспийского моря» возраст хана в 1722 году указан как 83 года (то есть, 1639 г.р.), «…а он должен иметь 87 лет от роду» (Бичурин Н.Я., 1884, с. 186).
В этом случае может вызвать недоумение солидный возраст хана Аюки, когда он женился на Дарма-Бале. Если Аюка действительно родился при жизни Хара-Хулы, в момент женитьбы в 1697 году ему должно было быть не менее 63 лет, и в этом браке он имел троих детей. Может быть, женитьба на юной красавице – невесте своего младшего сына вынуждала его скрывать свой истинный возраст, отсюда и разногласия в источниках? Долгожительством и отменным здоровьем отличались и предки Аюки-хана. Его прадед Хо-Урлюк погиб, возглавляя поход на Северный Кавказ в 1644 г., как считается, в возрасте 90 лет, дед Дайчин прожил около 100 лет, а дед по матери Батур-хунтайджи, по расчётам В.Л. Котвича, умер в возрасте 120 лет (Митиров А.Г., 1998, с. 77, 85, 96). При этом Галдан, шестой сын Контайши и брат матери Аюки, ставший впоследствии ханом ойратов, родился (и здесь нет разногласий) в 1644-45 годах, когда Батуру-хунтайджи могло быть, как минимум, около 90, а может быть, и более 110 лет. Всего Контайша имел 10 или 12 сыновей (по разным источникам) и 2 дочери от 9 жён.[11] Долголетие калмыков обросло такими легендами, что турецкий путешественник Эвлия Челеби, гостивший у тайши Дайчина и его сына Мончака в конце 1666-начале 1667 годов, был так удивлён сведениями о долгожительстве калмыков, что посвятил этому вопросу несколько совершенно фантастических страниц.[12]
Как говорилось выше, Н.Я.Бичурин считал, что Дайчин хотел забрать внука Аюку с собой на Волгу, но Батур-хунтайджи не позволил ему, планируя передать Аюке власть по наследству. «В последствии каким образом и в котором году Аюки пришёл в Россию, сие обстоятельство осталось неизвестным» (Бичурин Н.Я., 1854, с. 59-60). У Н.Н.Пальмова на этот предмет была другая версия. Он писал, что Аюка «сначала воспитывался в Джунгарии и находился там на попечении чоросского тайши Чингиля, родственника по матери, а затем переехал с Чингилем к отцу на Волгу около 1654 года» (Пальмов Н.Н., 2007, с. 117). Следует отметить, что в 1654 году ойрат-калмыки и их тайша Мончак были ещё на Яике. Тайша Чингиль не упоминается ни в основных монографических трудах о калмыках и ойратах У.Э.Эрдниева, К.Н.Максимова, А.Г.Митирова, И.Я.Златкина, ни в другихМитирова, аксимова ских исследованиях о калмыках и ойратах и от которого унаследовал в 1672 году Аюка. В известных исследованиях и документах. Однако Н.Н.Пальмов опирался в своих исследованиях не только на многочисленные, в том числе на неопубликованные и не дошедшие до нас рукописи и архивные материалы, но и на устные источники.
Известные нам источники позволяют выстроить следующую хронологию географических перемещений Дайчина. 1628, 1630 гг.: кочевал к югу от Западной Сибири с тестем Чокуром и отцом Хо-Урлюком; зимой 1630 г. – на Урале, на Яицких вершинах; 1631 г.– на Эмбе (Пальмов Н.Н., 2007. С. 363); 1632 г. – на Яицких вершинах; в мае 1633 г. – за Яиком, в июне одержал победу над астраханскими стрельцами на Большом Узене; 1634-1635 гг. – совершал походы в Волго-Уральское междуречье; 1634 г. – на Эмбе; в 1636 г. – в Нарын-песках, Яике и Эмбе; 1637-1638 гг. – на Яике, в Каракумах, на Тоболе, на Волге и на Эмбе; 1638-1639 гг. – зимовал под Бухарой, летом кочевал на Тоболе; 1640 г. – у Тарбагатайских гор в Бурятии на «всемонгольском» съезде; 1640-1642 гг. – в Средней Азии (в 3-х месяцах пути от Томска), посылал людей торговать в Китай;[13] 1644 г.: находился в союзе с Аблаем и Батуром-хунтайджи, кочевья Дайчина рядом с Аблаем, между ними и Батуром-хунтайджи располагались кочевья Кунделен-тайши (Русско-монгольские отношения, 1974, с. 234); 1646 – по пути в Тибет принял участие в Ухарлыкском сражении (Митиров А.Г., 1998, с. 81-82). До 1652 г. сообщения о Дайчине в русских документах отсутствуют. В 1652 г. он кочует с братом Лаузаном в 4-х месяцах пути от Даурии (Забайкалье) близ Московского государства; зимой 1653 и летом 1654 г. он кочует в Джунгарии «возле Аблая», где встречается с буддийским ученым Зая Пандитом и тайшой хошеутов Аблаем; в январе 1654 г. Дайчин присылает Мончаку письмо из Сибири, из своих «дальних» кочевий, [14] в апреле 1654 г. из Уфы доходят слухи, что Дайчин вместе с Батур-хунтайджи планирует прибыть к Мончаку в Илецкие Соли (ныне Оренбургская обл.) для дальнейших совместных набегов на русские «украинные города и волости»; в 1655 г. он посылает из Джунгарии (как считал Ю. Лыткин) послов в Москву с письмом, послужившим основанием для подписания в этом же году шерти от его и Мончака имени; в 1656 г. (по И.Я. Златкину) он кочует в Джунгарии «на Булгайн Усун Худжирту, где Аблай в это лето выстроил храм (известный Аблай-кит). Здесь же кочевал Дайчин торгоутский… У Аблая был сделан великий пир в присутствии хутукты. Дайчин торгоутский пригласил кюре (Зая Пандиту) и отправился домой…» (Богоявленский С.К., 1939, с. 67-71; Русско-монгольские отношения, 1959, с. 145, 189-190, 205-210, 221-223 и др.; Русско-монгольские отношения, 1974, с. 92, 180, 228-300, 234, 261, 232-235, 378, 400; Митиров А.Г., 1998, с. 71; Биография Зая-пандиты, 1969; Колесник В.И., 2002, с. 44-46; Златкин И.Я., 1964, с. 211).
В 1657 году подпись под шертью ставит не он, а Мончак, поэтому сомнительно, что дед Аюки был в это время на Волге. Правда, в этом же году крымский хан присылает Дайчину и его сыну Мончаку письмо, но и этот факт не гарантирует присутствия Дайчина в Поволжье. Лишь в 1658 г. он реально проявил себя на Волге, когда разгромил своего брата Лаузана, не желавшего подчиняться ему и России, а также в 1661 году, когда Дайчин заключил вместе с Мончаком договор с И. Гороховым о совместном походе с русскими войсками на Крым. Предшествующие годы Дайчин проводит в Джунгарии, Средней Азии, на Южном Урале и в Тибете, но не гостит там, а, как видно из источников, имеет кочевья возле территории Аблая. Вскоре после прибытия на Волгу Дайчин в 1661 году, как считается, сдал полномочия сыну Мончаку, ссылаясь на старость, но в 1662-1664 гг. он вместе с Аюкой находился в Башкирии, проводил активную политику и противостоял своему сыну Мончаку в его политике подчинения России (Колесник В.И., 2002, с. 90). Однако Эвлия Челеби застал в начале 1667 года Дайчина вместе с Мончаком в Заволжье (Эвлия Челеби, 1961, с. 849-851). В 1671 году Дайчин попал в плен к Аблаю и был отправлен в Тибет. Дальнейших сведений о его жизни и кончине мы не имеем.
Сведения о Мончаке появляются с 1653-1654 гг., когда он находился в Илецких Солях на Киил-реке (ныне г. Соль-Илецк) в 2-х днях пути от Яика и в 10 днях от Уфы. Как уже упоминалось, здесь он ожидал из дальних кочевий отца – Дайчина и тестя Батур-хунтайджи для совместного военного похода (Русско-монгольские отношения, 1974, с. 400). Этот набег на русских не состоялся, возможно, из-за смерти Батур-хунтайджи, а после 1655-1657 гг. ойрат-калмыки получили законное право кочевать по Волге. После этого Мончак-тайша кочует, преимущественно, в Поволжье.
Документальные сведения о пребывании Аюки в Средней Азии мы имеем за 1657 год, когда в Тобольск прибыло посольство от тайшей: «от Аблая и от сына ево Аюки, от Ирки, от Тархана, от Ишкепа, от Алдара, от Малая, от Даена с сыном, от Зорокту, от Даши таиши… от всекого тайши по два человека…» (Златкин И.Я.,1964, с. 207, ссылка на ЦГАДА, ф. Сибирский приказ, стлб. 535, л. 62). Аюка ошибочно назван сыном Аблая, но речь идёт именно о нём, т.к. кочевья Аблая, Дайчина и, вероятно, Аюки в это время находились по соседству. Если бы Аюка родился в 1642 г., то в 1657 г. ему было бы 15 лет. Маловероятно, что в этом возрасте он мог проводить самостоятельную политику. В 1662-1664 гг., во время башкирского восстания, Дайчин и Аюка вместе кочевали на Яике, куда к ним приезжал в 1663 г. посол Пётр Шубников. Надо полагать, они заняли территории кочевий, принадлежавшие до этого Мончаку, перебазировавшемуся на Волгу. Аюка в это время распоряжался землями в верховьях Яика, так как влиятельнейший ногайский тархан Иш-Мухаммет Девлетбаев признал над собой его власть и получил от него кочевья вверх по Яику (Колесник В.И., 2002, с. 90).
На Волге Аюка появлялся в 1667 году, когда он поставил подпись под шертью за себя и отца Мончака (Костенков К.И., 1870; 1996, с. 435-436).
При этом ещё в начале января 1667 года, когда в стане Дайчина и Мончака гостил Эвлия Челеби, ни о ком из детей Мончака не сообщается, если не брать в расчёт рассказ Челеби о заупокойном ритуале, совершённом в это время по смерти одного из сыновей Мончака. В 1671 г. Аюка разгромил в Прииртышье или на Алтае Аблая, захватил его улусы и после этого окончательно перекочевал на Волгу.
То, что кочевья Дайчина и Аюки (улус, аймак или хотон) в период правления Шуньчжи находились в непосредственной близости от кочевий Аблая, может иметь значение для понимания пути, по которому китайский амулет попал на Волгу, а также роли Дайчина и Аюки в дальних улусах, т.е. в Средней Азии и Джунгарии в этот период. Кочевья Аблая в 1640-х гг. находились между оз. Зайсан и Балхаш. Через эти кочевья проходила дорога из России в Китай, и услугами Аблая пользовались в это время все посольства и караваны из России. По этой причине, когда в декабре 1668 г. в Москву прибыло посольство от Аблая и его сына Цагана, ему придавали настолько большое значение, что уже в день приезда послы были «у великого государя на дворе на приезде и видели его государские пресветлые очи», а поденный корм им дали в два раза больше, нежели другим послам. В документе говорится о заслугах Аблая перед Россией в оказании помощи российским караванам, направляющимся в Китай и, что для нас важно, «…Аблай-тайша и сын его Чаган кочуют на Булане, а от Мончакова кочеванья до Аблаева 2 месяца езду. А за Аблаем Тайчина-тайши дочь. Скорым ездом от Тобольска до Аблаева кочеванья 15 дней, а от Тары ходу 3 дни. А Бухарской земли [Вост. Туркестан] к Абалуху- хану [Абдаллах-хану] 15 дней, к Еркеню месяц, а бухарские ханы Аблаю-тайше дань дают, а к Мугальскому царству ходу месяц…» (Славянская энциклопедия, 2004).
Сын Дайчина Мончак находился в 2-х месяцах пути от Аблая, то есть на Волге, а дочь Дайчина за Аблаем. Смысл этого указания можно понимать двояко: дочь Дайчина замужем за Аблаем или кочует за Аблаем, так как она упоминается в контексте указаний на расстояния от его ставки до наиболее значимых центров. Этот документ отражает значение, которое имел Аблай для России в торговых делах, а перечень направлений и расстояний подчёркивает, что тайша хошеутов занимал центральный торговый узел (рис. 8). Для нас важно, что кочевья Дайчина и Аюки находились на основной дороге из России в Китай. Отметим и то, что посольство от Аблая прибыло в Москву в декабре 1668 года, а через 2,5 года после этого Аюка разгромил Аблая, пленил его вместе с сыном, а их улусы присоединил к своим.
Выводы, полученные в результате анализа нарративных источников, полностью подтверждаются и картографическими данными. На карте «Тартарии» Николааса Витсена на территории Джунгарии южнее г. Тара к востоку от р. Иртыш и озёр Бараба и Зайсанг отмечена «орда Контайши», Аблай – «принц калмыков» и Далайчидан (Дайчин?). Имя Аюки здесь отсутствует, но сохраняется имя погибшего в 1444 г. на Сев. Кавказе Хо-Урлюка (рис. 2).
На другом варианте карты Витсена нанесено имя Аюки. Вверх по течению р. Иртыш на левом берегу показана земля наследника Аблая, а напротив — «Контайши калмыцкого». Вниз по течению в месте слияния двух рек к юго-востоку от Аюки расположен Аблай. Сохраняются имена Контайши (Батур-хунтайджи) и Далайчинхан (Дайчин) (рис. 3). Картам Н. Витсена можно доверять как источнику. Первое упоминание в печати о его карте относится к 1680 г. Издана она позже, а материалы, которые легли в основу её создания, датируются, преимущественно, 50-60-ми гг. XVII в. Витсен писал, что «особенно полезной была небольшая, резанная по дереву карта Сибири, сделанная по приказу царя Алексея Михайловича заботами сибирского воеводы Петра Ивановича Годунова». Карта охватывает северные области от Новой Земли до Китая, то есть речь идёт о чертеже Сибири 1667 г. (Витсен Н., 2010, предисловие). Голландец отмечал, что имел дело «с многочисленными… чертежами каждой местности или реки». Витсен очень ценил эти чертежи, потому что они были сделаны «самими жителями или их соседями, собственным опытом, без помощи каких-либо их предшественников…» (Витсен Н., 2010, предисловие). Большинство из них были выполнены в виде «путевых полос». И еще больше он имел «росписей» — описаний этих чертежей. Б.П. Полевой недавно установил, что среди них имелись и многочисленные подробные, так называемые «чертежи с урочищи», которые служили «прилогами» не только к общему чертежу Сибири 1667 г., но и к другим общим чертежам Сибири. Видимо, Витсен знал и чертеж Сибири 1673 г., и его «прилоги» – «чертежи в подсвоение ясаку». Наконец, весьма многие сведения для своей карты он смог извлечь из тех многочисленных письменных источников, основная часть которых была им опубликована в труде «Северная и восточная Татария» 1692 г. (Витсен Н., 2010). Все сказанное позволяет понять, почему Н. К. Витсену удалось издать большую карту Татарии с таким множеством самых разнообразных сведений о Сибири (Полевой Б.П., 1973).
На карте «Великой Тартарии» Гийома де Лиля, составленной в 1706 году, указан г. Тара, южнее земля Аблая (Terres de Ablay) и крепость Берке – «резиденция Аблая, принца калмыков», к востоку – Сенге (Sengioe resi[dence] de kol[mouc], ниже орда дербетов (djrbetsig H[ord]), а под ним народ торогоуты (Peoples Torgouti). Где обозначены торгоуты, там указана и ставка Аюки (Aiokus) (рис. 4). На этой карте точно отражена ситуация в Джунгарии в хронологическом интервале между смертью Батур-хунтайджи и отъездом Аюки на Волгу. Карта насыщена топонимами, этнонимами и именами. При этом ставка Аблая показана на перекрёстке важнейших торговых путей. Здесь отсутствуют персонажи, сошедшие с исторической сцены (например, Контайша), нет Дайчина, но не присутствуют и лидеры 80-х гг. XVII в (нет, например, Галдана); ни в обозначениях, ни в подписях нет путаницы. Эта карта соответствует ситуации второй половины 50-х гг. XVII века. Ошибочно обозначен только Хо-Урлюк, сведений о смерти которого в походе на Северный Кавказ картограф не имел.
Дополнительную информацию даёт карта, составленная по заданию Петра I пленными шведскими офицерами в 1720-1725 годах (рис. 5). Она меньше других насыщена этнонимами и именами тайшей. По-прежнему в Джунгарии обозначена ставка Контайши (Батур-хунтайджи), но имена Хо-Урлюка, Дайчина и Аблая отсутствуют. Ставка Аюки помечена в междуречье Волги и Урала, а Саратов расположен на левом берегу. Топографическая ситуация на карте совпадает с обстановкой между 1672 и 1674 гг.
Можно сделать вывод, что до смерти Мончака Аюка, если и бывал на Волге, то лишь наездами из Джунгарии, чтобы оценить обстановку и подготовить окончательную перекочёвку сюда улуса Дайчина. Ситуация в Центральной Азии к этому времени заметно ухудшилась, а на Волге становилась всё более благоприятной. Россия поощряла расселение калмыков не только в левобережье Волги, но и далее на запад, так как размещение калмыцких кочевий на правобережье Волги создавало заградительный кордон от нападений с юга на русские пределы. Русское правительство, начиная с 60-х гг. XVII в., стало уже более доверительно относиться к калмыцким тайшам и признавать их заслуги, в знак чего в 1664 г. им было отправлено русское военное знамя. Это значит, что калмыцкое войско было признано составной частью русской армии. В декабре 1664 г. тайша Мончак получил царскую грамоту, которая «похваляла» калмыков за то, что они перешли на «нагорную сторону Волги». Как упоминалось, в январе 1667 г. Мончака и Дайчина ещё застал в живых Эвлия Челеби, но Аюки при них не было. Однако в том же году договор с Россией заключали уже не они, а Аюка. В.М.Бакунин позже писал: «Пунцук (Мончак) вёл войну с зенгорцами и с прочими хошоутами [то есть с Аблаем] и не окончив оную, умре около 1669 года, поруча по себе правление калмыцкого народа старшему своему сыну Аюке…» (Бакунин В.М., 1995, с. 25). Фактически с этого времени сын Мончака стал управлять поволжскими калмыками, но потребовалось ещё несколько лет, чтобы подавить центробежные силы.
При Аюке шла массовая миграция калмыков на Волгу. По сведениям «Краткой истории калмыцких ханов», во время правления Аюки, то есть после 1669-71 г., к нему прибыли в разное время: «Дорчжи Рабтан, родная его тетка, прибыла из Зюнгарии с 1000 подвластных и, присоединившись к своему племяннику, увеличила Калмыцкий улус. Дербетский владелец Солом Церен тайши в году Модон Барс (1674) прибыл на Волгу с 4000 кибиток (около 20 тыс. человек) подвластных и, подчинившись Аюке тайджию, увеличил его силу… Беспрерывные войны и смятения, происходившие в Зюнгарии, были причиною того, что ойраты, именуемые хара халимак (черные калмыки, теленгиты), с Цаган Батур тайчжием перекочевали из Зюнгарии в Россию в году Гал Барс (1686) и были поселены при р. Ахтубе». Аюка тоже не сидел на одном месте: «… Он ездил в Зюнгарию и привел на Волгу тех торгутов, которые оставались в Зюнгарии…», то есть, вероятно, людей из улуса своего деда Дайчина, а теперь своих поданных. Интересно, что именно эту последнюю волну миграции китайцы считали собственно переселением калмыков на Волгу (Златкин И.Я., 1964). Это ещё не полный перечень массовых переселений ойрат-калмыков на Волгу.
Не исключено, что китайский амулет мог попасть на Волгу с кем-то из этих переселенцев. Следует отметить, что китайские посольства в XVII веке Нижнее Поволжье не посещали и не могли доставить сюда амулет, но через Среднюю Азию и Джунгарию, где в период Шуньчжи располагались Аюка и его дед Дайчин, проходили, как уже говорилось, торговые пути в Китай. По этой причине амулет мог быть оставлен торговыми и посольскими караванами в качестве подарка. Ещё чаще в Китай ездили сами ойраты и калмыки, где вели себя не всегда корректно. Их посольства и торговые караваны составляли до 3000 человек, которые под видом дипломатической миссии занимались в Китае грабежами и разбоем. Кроме того, такие «посольства» направлял чуть ли не каждый тайша, в результате экономика и население Китая несли большие потери. В период правления второго маньчжурского императора Китая Сюань Е династия Цин прочно утвердилась у власти, окончательно подчинив себе весь Китай, подавила последние очаги сопротивления на юге и могла давать отпор таким «гостям». В 1683 году, например, богдыхан Сюань Е вежливо указал хану Галдану на эти безобразия и запретил пускать за Китайскую стену посланцев более чем по 200 человек (Бичурин Н.Я., 1854, с. 67-68). Кроме посольств Галдана, ограничиваются и представительства других тайшей, среди которых имеется Аюка: «Да и от тех владельцев, которые без твоих (Галдана) пашпортов сами от себя присылают к нам дань, а имянно – от элетского владельца Гарма-Данцин-Хошоуция, от хошотского владельца Борокудзи-тайши, от дербетского владельца Алдар-тайши, от торгутского владельца Аюки-тайши, присылаемых послов свыше 200 человек на границах наших пропущено не будет» (Митиров А.Г., 1998, с. 92). Из этого видно, что, кроме джунгаров, элетов и чоросов (родственников хана Аюки по матери), в Пекин ходят в большом составе и посольства калмыков – хошеутов, дербетов и торгоутов самого Аюки.
В период Шуньчжи, когда Аюка находился ещё в Джунгарии, одно из таких посольств могло привезти интересующий нас амулет. Послы калмыков везли богдыхану дары и получали подарки в ответ. Рядовому члену посольства амулет такого высокого достоинства, как найденный в Энгельсе, подарить не могли, а кому-либо из высокородных тайшей – могли. О том, что дед Аюки Дайчин, а может быть, и он сам, бывали в Китае, мы можем судить по запискам Н.Витсена, сделанным в Москве в 1664 году. Н.Витсен расспрашивал встретившихся ему здесь калмыцких послов о восточных землях, и они сообщили голландцу, что у них есть братья, которые бывали в Индии, Китае и других странах. Кроме того, Н.Витсен тайно встречался с калмыцким тайджи, который находился под арестом и попал в Москву после того, как был предан дядей и сдан русским войскам. Тайша утверждал, что ещё молод и мало знает о других странах, что касается его владений, его страна простирается от Волги до «Могол», а та до Китая. Отец и дед ездили в Китай и там видели таких же людей, как Витсен (западноевропейцев). Звали калмыка «тайчжи Йалба Доис». По его словам, он сменил своё имя после продолжительной болезни. Йалба, как поясняет голландец, это его новое имя, а Доис – имя отца (Витсен Н., 1996, с. 102-107, 123-126). Очевидно, что Витсен общался с Манжи-Ялбо, одним из старших внуков тайши Дайчина (Тепкеев В.Т., 2009, с. 11-15), и его свидетельство, что отец и дед бывали в Китае, является прямым подтверждением, что Дайчин посещал Китай и, следовательно, мог привезти оттуда найденный в Энгельсе амулет. При этом маловероятно, что данный предмет был отобран калмыками у кого-нибудь из китайцев-простолюдинов, так как иметь вещи с императорской символикой им запрещалось под угрозой смертной казни.
Даже в случае, если этот амулет попал на Волгу не с самим Аюкой, а с другими переселенцами-калмыками, трудно предположить, что хан не знал о нём. Аюка, выросший в Джунгарии и общавшийся с китайскими посольствами, человек любознательный, по словам китайского посла Тулишеня, расспрашивавший членов посольства в 1714 году о деталях китайских обычаев и традиций, не мог не знать основное значение государственной символики императоров Цин.[15] Хан должен был воспринимать амулет как могущественный талисман и символ единой верховной власти. Поэтому трудно предположить, что Аюка мог допустить, чтобы кто-то при нём обладал амулетом с императорской символикой, то есть атрибутом единоличной власти.
После смерти хана Аюки в 1724 году и Петра I в 1725 году Россия на десятилетия приостановила экспансию на юг. Значение Саратова в качестве связующего звена и центра взаимоотношений с калмыками снижается, а калмыцкий базар, располагавшийся на территории нынешнего г.Энгельса, постепенно приходит в запустение. В 1747 году в результате указа императрицы Елизаветы о постройке соляных амбаров в этой местности возникает Покровская слобода в качестве перевалочной базы для транспортировки соли с озера Эльтон в Центральную Россию. Ведущая роль во взаимоотношениях с калмыками возвращается к Астрахани.
Подводя итоги, заметим, что с 1630 по 1655 год нельзя говорить о волжских калмыках, так как на Волге они бывают лишь эпизодически и только несколькими улусами. С 1655 по 1672 годы калмыки осваивают берега преимущественно в дельте Волги и по Ахтубе. В это время кочевники ещё неразрывно связаны с ойратами Джунгарии, и волжские калмыки являются неотъемлемой частью ойрато-калмыцкой этнической общности. Они постоянно перемещаются по территории от Тибета и Сибири до Северного Кавказа, и с уверенностью говорить, в какой момент те или иные кочевые улусы являются волжскими, а в какой нет, практически невозможно. С 1672 по 1692 год, в правление Аюки, в Поволжье формируется Калмыцкое ханство. В 1692 году оно оформляется фактически и юридически и существует до 1771 г. при хане Аюке и его наследниках.
Аюка-хан, вероятнее всего, родился не в 1647 году, как утверждалось в энциклопедиях конца XIX-начала XX в.в. и в Большой Советской Энциклопедии 1951 г., но также и не в 1642 г., как указывается в современных энциклопедических изданиях и литературе, а при жизни Хара-Хулы – до 1634 года, как считал Иакинф Бичурин, то есть, когда часть торгоутов начала переселение в сторону Волги. Так, Н.Н.Пальмов отмечал: «Совершенно приходится отвергать прежние взгляды, будто калмыки пришли на Волгу, обосновались здесь в 1628, 1630, 1632 и т.д. годах. Оснований для таких взглядов нет» (Пальмов Н.Н., 2007, с. 371). Тайша Шукюр-Дайчин совершал походы в Заволжье в 1633-1635 гг., но отец Аюки тайша Мончак в это время самостоятельной роли не играл и в документах не значится, хотя, вероятно, он участвовал в походах и оставил жену с малолетним сыном у тестя в Джунгарии. Возможно, Мончак в Джунгарию так и не вернулся в связи с обострившейся борьбой за власть между различными ойратскими группировками. Малолетний Аюка по-прежнему воспитывался в Джунгарии у матери и деда Батур-хунтайджи, умершего в 1654 г. Сведения о деде Аюки по отцовской линии тайше Дайчине в течение пяти лет между 1646 и 1652 гг. отсутствуют. Вероятнее всего, в это время он находился в Тибете, где светскую и военную власть осуществляли родственные ему хошеуты. Богомолье явно затянулось, что не вяжется с характером деятельного и амбициозного политика Дайчина. Объяснением может быть предполагаемое участие деда Аюки в тибетско-хошеутовских посольствах в Китай этого времени, где он мог получить в дар амулет времён правления Шуньчжи.
До смерти Батур-хунтайджи Аюка, вероятно, пребывал на территории его кочевий, а в 1654-56 годах переместился к Дайчину, который в 1657 г. ещё находился близ верховий Иртыша. В начале 1660-х гг. Дайчин и Аюка кочевали в верховьях Яика. Поэтому предание, что Дайчин привёз на Волгу малолетнего Аюку в 1655 году, является лишь легендой. Дайчин и Аюка имели в Средней Азии и на Южном Урале свои улусы до 1672 года, когда Аюка стал фактическим властителем волжских калмыков, перевёл на Волгу живших на «дальних кочевьях» торгоутов и привлёк к себе остававшиеся там улусы. Кочевья Аюки и Дайчина в Джунгарии были расположены на основной дороге из России в Китай. Между 1657 и 1668 гг. Аюка мог, находясь на своей территории, сам бывать в Китае или посылать туда своих людей. Даже окончательно обосновавшись на Волге в 1671 г., Аюка не только продолжал участвовать в жизни Джунгарии, но и поддерживал не прерывающиеся контакты с Китаем (Китайские документы и материалы…, 1994, с. 60).
Таким образом, китайский амулет времён Шуньчжи мог оказаться в окрестностях Саратова в широких хронологических рамках между 1655 и 1771 годами, но наиболее вероятно – в период с 1715 г. по 1724 г., когда Аюка размещал здесь свою летнюю ставку. Найденный в Энгельсе китайский амулет мог быть привезён на Волгу как самим ханом Аюкой или кем-то из его ближайшего окружения, так и другими переселенцами из Джунгарии. В любом случае, велика вероятность, что Аюка знал об этом предмете, каким-то образом соприкасался с ним, а возможно, являлся его хозяином.
Литература
Абулгази-Баядур-Хан. Родословная история о татарах. Пер. с фр. В. К. Тредиаковского: в 2 т. Репринтное издание 1768 г. СПб., 2010.
Бакунин В.М. Описание калмыцких народов, а особливо из них торгоутского, и поступков их ханов и владельцев. Элиста, 1995.
Биография Зая-пандиты // Калмыцкие историко-литературные памятники в русском переводе. Элиста, 1969.
Бичурин Н.Я. Историческое обозрение ойратов или калмыков с XV столетия до настоящего времени. Сочинено монахом Иакинфом. СПб., 1854.
Бруин, Корнелий де. Путешествие через Московию. М., 1873.
Богоявленский С.К. Материалы по истории калмыцкого народа в первой половине XVII в. // Исторические записки. 1939. Т.5.
Белевы путешествия через Россию в разные асиятские земли, а именно: в Испаган, в Пекин, в Дербент и Константинополь. СПб., 1776. Ч. 1., Ч.4.
Быков А.А. Монеты Китая. М., 1969.
Витсен Николаас. Северная и Восточная Тартария. Амстердам, 2010. Т. I.
Демидова Н.Ф., Мясников B.C. Первые русские дипломаты в Китае («Роспись» И.Петлина и статейный список Ф.И. Байкова). М, 1966.
Златкин И.Я. История Джунгарского ханства (1635-1758). М., 1964.
История калмыцких ханов // Лунный свет: Калмыцкие историко-литературные памятники.. Элиста, 2003.
Китайские документы и материалы по истории Восточного Туркестана, Средней Азии и Казахстана XIV-XIX вв. Алматы, 1994.
Костенков К.И. Исторические и статистические сведения о калмыках, кочующих в Астраханской губернии. СПб., 1870.
Костенков К.И. Калмыки // Мифы древней Волги. Саратов, 1996.
Котвич В.Л. Русские архивные документы по сношениям с ойратами в XVII и XVIII вв. // Известия Российской Академии Наук. VI серия. СПб., 1919. Т. 13, вып. 16-18.
Кушева Е. Н. Сказки Генерального двора как источник по истории городов Поволжья на рубеже XVII–XVIII вв. // Города феодальной России. М., 1966.
Кычанов Е.И. Повествование об ойратском Галдане Бошокту-хане. Элиста, 1999.
Максимов Е.К., Мезин С.А. Саратов Петровского времени. Саратов, 1997.
Максимов Е.К., Мезин С.А. Города Саратовского Поволжья петровского времени. СПб., 2010.
Митиров А.Г. Ойраты-калмыки: века и поколения. Элиста, 1998.
Моисеев А.И., Моисеева Н.И. История и культура калмыцкого народа (XVII-XVIII вв.). Элиста, 2006.
Николаас Витсен. Путешествие в Московию. СПб., 1996.
Олеарий Адам. Описание путешествия в Московию. М., 1996.
Пальмов Н.Н. Материалы по истории калмыцкого народа за период пребывания в пределах России. Элиста, 2007.
Полевой Б.П. О картах Северной Азии Н.К. Витсена // Известия Академии Наук СССР. Серия географическая. 1973, № 2.
Походный журнал 1722 года. СПб., 1855.
Преображенская П.С. Из истории русско-калмыцких отношений в 50-60-х годах XVII века // Записки Калмыцкого НИИЯЛИ. Элиста, 1960. Вып. 1.
Решетов Д.Г. Последние кочевники // Саратовское озеро. Мифопоэтический атлас. Энгельс, 2007.
Россохин И. К. Описание путешествия, коим ездили Китайские посланники в Россию, бывшие в 1714 году у калмыцкого хана Аюки на Волге // Ежемесячные сочинения и известия о ученых делах. СПб. Июнь, № 6, № 10, 1764.
Русско-монгольские отношения. 1607-1636. Сборник документов. М, 1959.
Русско-монгольские отношения. 1636-1654 г. Сборник документов. М., 1974.
Сергеева О.В. Первые крепости // Саратовское озеро. Мифопоэтический атлас. Энгельс, 2007.
Сидихменов В.Я. Маньчжурские правители Китая. Минск, 2004.
Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Сост. В. Л. Виноградова. Вып. 1. М.-Л., 1965.
Славянская энциклопедия. XVII век. М., 2004. Т. 2.
Соловьев С.М. История России с древнейших времен. 1998. Т.17-18,
Тепкеев В.Т. Манжи-Ялбо и борьба за власть в правящем доме торгоутов в начале 60-х гг. XVII в. // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. История, этнология и религиоведение. 2009. № 1.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1987. Т. III.
Хайжуй Ли, Линъюй Фэн, Вэйминь Ши. Китай. Знакомство с древней культурой. Исторический путеводитель. М., 2007.
«Шара-Туджи» — монгольская летопись XVII века. Сводный текст, пер., введение и примеч. Н. П. Шастиной. М.-Л., 1957.
Шкода К.И. Очерки истории города (главы из неопубликованной работы). // Сообщения Энгельсского краеведческого музея. Сборник научных трудов. Вып. 8. Саратов, 2010.
Эвлия Челеби. Книга путешествия. Вып. 1. Земли Молдавии и Украины. М., 1961.
Эрдниев У.Э., Максимов К.Н. Калмыки. Элиста, 2007.
[1] В физико-географическом отношении к Средней Азии традиционно относятся четыре центральноазиатских государства, Южный и Центральный Казахстан. В данной работе для удобства термином «Средняя Азия» мы условно называем территории республик Киргизии, Таджикистана, Туркмении, Узбекистана и Казахстана до р. Эмба на Западе и Прииртышья на востоке. Южная Сибирь определяется как территория к северу от современной границы России и Казахстана, что в целом совпадает с принятым делением физико-географических зон (Гвоздецкий Н.А., 1978).
[2] Выражаем за это благодарность жителю г. Энгельс А.М. Коваленко.
[3] Информация публикуется с любезного разрешения О.В. Сергеевой, за что музею, ей лично и В.А. Беляеву авторы приносят сердечную благодарность.
[4] http://www.fx4you.org/articles/general
[5] То, что калмыки в это время на Волге отсутствовали и находились за Уралом, подтверждается и внешними источниками. Турецкий путешественник и географ Эвлия Челеби, побывавший на Волге в 1641-42 гг. и в 1666-67 гг. гостивший у тайшей Дайчина и Мончака, рассказывая о походе ногайца Арсланбека начала 1640-х годов, сообщает, что тот «с пятнадцатью тысячами богатырей-ногаев… на плотах, лодках и бурдюках переправился через реки Волгу и Яик и на той стороне вступил в схватку с воинами калмыцкого [народа] в степи Хейхат (Дешт-и-Кипчак)… Тогда воины-калмыки прогнали его оттуда, заставили удалиться в степь Хейхат и переправиться на ту сторону великой реки Кубани» (Эвлия Челеби, 1979, с. 757-758).
[6] Калмыки в XVIII веке называли Саратов Шара-Туу (История калмыцких ханов, 2003). В Джангаре Шарту – легендарная река в благословенном крае (Калмыцкое устное народное творчество, 2007, с. 11).
[7] Бахметьев Дмитрий Евгеньевич до этого участвовал в шведской войне, где командовал отрядом конницы, включавшем в свой состав и калмыков (Бакунин В.М., 1995, с. 31. Примеч. 23).
[8] У М. Фасмера приводятся такие значения слова «поганый» как нечистый, грязный, плохой, языческий, производные от латинского «paganus» — сельский, языческий (Фасмер М., 1987, с. 294).
[9] Иакинф Бичурин ссылается при этом на топографическое описание Маньчжурии и Восточного Туркестана под названием «Синь-цзянь Чжи-ляо», изданное в 1820 г. в Пекине, и поясняет, что эти «сведения сообщены Китайскому правительству самими торгоутами, касательно их переселения в Россию» (Бичурин Н.Я., 1854, с. 59-60).
[10] П. Паллас датировал его смерть 1665 г., Г. Грум-Гржимайло – 1663 г., Г. Миллер и И. Фишер – 1660 г., Н.А. Байков – 1650 г., И.Я. Златкин – 1653 г. (Златкин И.Я., 1964, с. 103), Н.Я. Бичурин – 1654 г., современный японский биограф Галдана Ханда Ханэда Акира – 1645 г., Е.И. Кычанов – «позже 1653, но ранее 1662 г.» (Кычанов Е.И., 1999, с. 11). Правота Иакинфа Бичурина подтверждается, с одной стороны, тем, что Галдан своим специальным законом списал все долги, взятые до 1654 г., то есть после этого его уже не было, с другой стороны, тем, что Ф.И. Байков, проезжая летом 1654 года по землям Контайши, не свидетельствует о его смерти в своём «Статейном списке» (Демидова Н.Ф., Мясников B.C, 1964).
[11] А.Г. Митиров обосновывает 90-летний возраст Хо-Урлюка тем, что «в 1595 г., когда он появился в степях Южной Сибири, у него было шесть сыновей и шесть дочерей», причём одна из дочерей была замужем за ханом Кучумом (Митиров А.Г., 1998, с. 77). Фактически Хо-Урлюк со своими пятью улусами, составляющими 4000 человек, начал кочевать в верховьях Иртыша в 1604 г. По документу 1607 г. Хо-Урлюк откочевал от остальных тайшей «3 годы и кочуют своими улусы в верх по Иртышу», а в 1607 г. – в 3-х днях пути от г.Тара (Русско-монгольские отношения, 1969, с. 22, 36). Кучум был убит в 1598 г., следовательно, дочери Хо-Урлюка должно было быть к этому времени около 20 лет, а Хо-Урлюку – около 40 лет. В 1634 году Хо-Урлюк не мог быть моложе 75 лет, Дайчину было не менее 50 лет, Мончаку более 30 лет. В связи с этим подтверждается дата рождения Аюки до 1634 г., то есть при жизни Хара-Хулы, основанная Н.Я. Бичуриным на китайских документах.
[12] Э. Челеби утверждал, что общался со стариком в возрасте 310 лет, «который поведал ему всё о Берке-хане». Он считал, что калмыки умирают только в бою, «а что такое прочие болезни они не ведают… Они живут по двести, двести пятьдесят и триста лет, а когда больше не могут продолжать естественную жизнь – склоняют голову на плечо и в тот же день умирают… Когда некоторые из калмыков, дожив до двухсот или трехсот лет, теряют силу, больше не могут ни сесть на коня, ни сойти [с него], их родственникам надоедает выводить их гулять; тогда они варят хвост жирной свиньи, хвост этот по очереди забивают старику в горло и [тем] убивают его, молвив: «Он умер борцом за веру». (Эвлия Челеби, 1961, с. 849-851).
[13] «И тот Омелька перед нами, холопьми твоими, в роспросе сказал, — Держал де ево Тайчи-тайша у себя в улусе 2 годы сильно. И после де того посылал Тайчи-тайша ево, Омельку, и товарыщев ево с своими людьми с торгом в Трухменкало землю, и в китайские в украйныи городы, и в Бухары, и в Казачью орду..» (Русско-монгольские отношения, 1974, с. 229).
[14] В январе 1654 г. Мончак сообщил в Астрахань, что «отец де ево, Мончаков, Дайчин тайша в нынешнее зимнее время из дальних калмыцких Улусов из сибирских мест послал людей своих тридцать человек, а с ними приказывал, чтоб ему, Мончаку тайше, с твоими государевыми астраханскими людьми быть в миру, а войны и задору ни в чём не чинить (Преображенская П.С., 1960, с. 57). Кочевья Дайчина, как и Аблая, в это время находились в верховьях Иртыша, в 3-х днях пути от г.Тара, то есть, географически в южной Сибири (рис. 5).
[15] В литературе не раз возникал вопрос о грамотности хана Аюки. В связи с тем, что под договорами он не ставил подпись, а только печать, в то время как его более молодые соратники ставили подпись, сложилось мнение, что Аюка не владел грамотой. Имеются и такие объяснения, что он не подписывался из политических соображений. Если признать, что Аюка родился в 1630-34 гг., то в момент создания Зая Пандитом «ясного письма» в 1648 г. Аюке было более 18 лет, и переучиваться со старомонгольского алфавита на новый ему было сложно. Кроме того, Аюка наверняка знал, что китайские императоры, которым тайши старались подражать в причёске, одежде и в поведении, никогда на указах не ставили подпись, а только печать (Сидихменов В.Я., 2004, с. 25).
Археологическое наследие Саратовского края. Вып. 10. 2012. К оглавлению