Относительно избыточного инвентаря, который также мог бы указывать на социальную выделенность погребений, можно отметить следующее. Все погребения содержали 1-2 сосуда, в детских захоронениях чаще встречаются два сосуда. Керамики не было только в двух взрослых погребениях, причем одно разрушено землероями, а второе являлось полностью безынвентарным, центральным в кургане и было сооружено в самой крупной могильной яме (кург. 4, погр. 7). Погребение с избыточным инвентарем девочки-подростка 13-14 лет – 4 сосуда и бронзовые браслеты – также ничем более не выделялось среди остальных захоронений (кург. 4, погр. 2).
Отклонения от ориентировок были подчинены планиграфии кургана. Поскольку погребения сооружались по дуге относительно центральных, то крайние южные и северные могильные ямы для образования полукруга были ориентированы по линии запад-восток.
Сложнее обстоит проблема выделения погребений служителей культа. Считается, что они должны быть идентифицированы по каким-то особым признакам погребального обряда. Для раннего этапа обосновывалось совмещение функций служителя культа и вождя, что нашло отражение в обряде экстраординарных погребений (Дремов И.И., 1997б, с. 148-163). В комплексах Золотой Горы и Кочетного выделяется из общего ряда всего одно погребение, совершенное по обряду трупосожжения на стороне. В погребении отсутствовало традиционное бревенчатое перекрытие, а остатки кремации были перекрыты берестяным покрывалом. Погребение сопровождалось небольшой деревянной чашей с бронзовой обкладкой (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2006, c. 11-12).
В Новопокровке 2 единственным погребением, выделяющимся из общего ряда, но никак не маркированного в плане места расположения и размеров, является правобочное погребение (1 из 3 случаев в данной выборке) без деревянного перекрытия (хотя по углам могилы были сооружены столбовые ямки), которое заменяло покрывало из бересты (кург. 1, погр. 23). Погребение сопровождалось двумя сосудами, в орнаменте которых можно отметить более восточные, андроновские черты, и мясной пищей (ребро животного). Считать ли такие погребения захоронениями служителей культа покажет время и накопление новых материалов. Стоит только заметить, что в данном случае погребение принадлежало ребенку 6-7 лет (рис. 31, 5-7).
Как уже сказано выше, из всего массива погребений выделяется только одна пара погребений, занимающих центральное положение в каждом из курганов, что в принципе и должно быть при родоплеменных отношениях без какого-либо ярко выраженного социального или имущественного неравенства. Говорить о статусах и рангах в позднем срубном обществе в научном отношении было бы не совсем корректно. По крайней мере, на материалах Новопокровки 2.
Близкую картину мы видим и в Дмитриевке. Комплексы, аналогичные Новопокровке 2 были получены при исследовании курганной группы у с.Дмитриевка, расположенного ниже по течению р.Терешки в том же Вольском районе Саратовской области. Здесь в 1978-1979 годах М.Г.Кимом было исследовано 7 курганов в курганной группе из 12 насыпей.
По сведениям М.Г.Кима, было исследовано 58-60 (несколько погребений разрушено) срубных погребений второго периода и одно трупосожжение (Ким М.Г., 1978; Он же, 1979). Под одной насыпью содержалось от 1 до 22 захоронений. Из них взрослых погребений около 36%, остальные – детские и подростков. Планировка погребений под насыпью – круговая.
В принципе в данном памятнике отмечаются практически все те же черты, что и в Новопокровке 2, позволяющие говорить об отсутствии какой-либо существенной социальной стратификации позднесрубного общества.
Ничем не отличался набор инвентаря: керамика, женские украшения из бронзы и золота, бронзовые иголки и шилья с костяными рукоятями. Как и в Новопокровке 2 разные категории инвентаря располагались как в могилах взрослых, так и детей и подростков.
Как правило, погребенные всех возрастов сопровождались двумя керамическими сосудами. Исключения следующие. Два взрослых погребения не сопровождались керамикой (из них одно вообще не содержало инвентаря). В трех погребениях было по 3 сосуда, еще одно погребение содержало 1 сосуд.
В детских захоронениях в двух погребениях обнаружено по 3 сосуда (одно из них парное), и в трех случаях погребения включали по одному сосуду. Одно детское погребение содержало 8 сосудов.
Жертвенная (мясная) пища распределяется следующим образом. Она обнаружена в трех взрослых погребениях (в одном погребении не было другого инвентаря, а в двух других пища сопровождалась двумя сосудами) и в трех погребениях детей и подростков.
Причем общая картина распределения погребального инвентаря всегда одинакова, если мы располагаем информацией со всего могильника. Рассмотрим, например, еще один срубный могильник лесостепного Волго-Донского междуречья – Мирный 3. Курганный могильник Мирный 3 расположен приблизительно в 150 км к западу от Новопокровки 2, в Петровском районе Саратовской области (Захариков А.П., Цыбрий В.В., 2007, с. 94-99). Могильник исследован полностью, в 13 курганах обнаружено 4950 погребений второго (развитого) этапа срубной культуры. Из них взрослым принадлежат 8 погребений или 16 %, остальные – подростки и дети. Все погребения совершены по обряду ингумации. Размеры и глубина могильных ям зависят от возраста погребенного. Все погребенные положены на левый бок, скорченно. Кроме одного детского погребения, ориентированного головой на северо-запад, все остальные умершие положены головой на северо-восток или, реже, на север.
Погребальный инвентарь обязательно включает 1-2 лепных глиняных сосуда, как в детских, так и во взрослых погребениях. Исключение составляет одно детское погребение, в котором стояло 3 сосуда. Керамика представлена по большей части банками, округлобокие горшки и острореберные сосуды встречаются редко. Некоторые из сосудов находят прямые аналогии в материалах Новопокровки 2 и Верхней Чернавки (Захариков А.П., Цыбрий В.В., 2007, с. 95, рис. 1).
Остальной инвентарь немногочислен. Это бронзовые желобчатые браслеты и подвески в 1,5 оборота и костяная проколка, а также кости животных – остатки сопроводительной пищи. Анализ распределения этих находок по могилам показал следующее. Браслеты встречены в двух взрослых и двух детских захоронениях, подвески – только в двух детских; костяная проколка – во взрослом захоронении. Кости животных также встречены в двух взрослых погребениях и двух детских. То есть, и в данном случае, при наличии относительно большой выборки мы имеем погребения «ранжированные» только по поло-возрастному принципу.
В целом, существуют две противоположные точки зрения на социальное устройство позднесрубного общество. Согласно одной, это общество, где исчезают все признаки колесничьей аристократии, развитой социальной и имущественной стратификации, а само общество вернулось к идеологии равенства (Бочкарев В.С., 2002, с. 67-68).
Согласно другой, необходимо осторожно относиться к утверждениям о стагнации общества и возобладании «эгалитарной идеологии», так как «в позднесрубное время процессы социального расслоения нарастают, социальная дифференциация достигает значительных масштабов» (Цимиданов В.В., 2004, с. 110). В итоге изучения курганов в Новопокровке 2 получается, что все основные признаки, привлекаемые в качестве определяющих социальный статус и ранг погребенного (Цимиданов В.В., 2004, с. 28-69) здесь «не работают».
В.В.Цимидановым проделана наиболее скрупулезная работа по систематизации и определению статусных и ранговых знаков в погребальном обряде срубного общества на территории Украины, на основании которых делаются выводы о социальной структуре и социальном развитии населения срубной культуры. Подход несомненно правильный и едва ли не единственно возможный по отношению к погребальным комплексам срубной общности. Однако с методологической точки зрения представляется, что более точные выводы будут получены при работе не с массивом погребений, полученных с территории какого-либо региона, а с конкретным комплексом погребений, происходящих из одного памятника и отражающих развитие общества на непродолжительном хронологическом отрезке. В противном случае картина получается усредненной, размытой, на что уже обращалось внимание (Лунькова Ю.В., 2001, с. 339). Ведь как видно на примере Новопокровки 2 и Дмитриевки, расположенными в одном регионе, на расстоянии не более 30 км, между комплексами памятников есть общие черты (например, обязательное наличие деревянных перекрытий и однотипная керамика), так и конкретные, принадлежащие одному памятнику (обязательная органическая подстилка в Дмитриевке). Отсюда и вытекает необходимость более доверять выводам по конкретным комплексам, которые в данном случае окажутся объективнее.
Также следует несколько более критично относиться к признакам, определяющим ранг и статус, для разных территорий срубного общества. Например, предполагается повышенный статус погребенного с мясной пищей. Возможно, это справедливо для территории Украины. В погребениях же Нижнего Поволжья, как показал анализ материалов Золотой Горы и Кочетного, а затем Новопокровки 2 и Дмитриевки мясная пища почти всегда находилась в тех взрослых погребениях, где не было керамики, а также и в других взрослых и детских погребениях.
В комплексе Новопокровки 2 по предложенным В.В.Цимидановым критериям конечно можно распределить погребенных по социальным статусам и рангам, но проблема заключается в том, что в таком случае в курганах не оказывается погребений рядовых членов социума. Если применить все признаки статусов и рангов к 14 взрослым погребениям (крупная могила, особая поза, мясная пища, избыточный и дополнительный инвентарь и т.д.), то «рядовых» погребений остается всего 3 и из них два разрушены, т.е. они также могли иметь какие-либо признаки. Как представляется, равномерное распределение названных признаков практически по всем погребениям показывает нам общество с минимальной социальной стратификацией и преобладанием эгалитарных отношений. Аналогично и в Дмитриевских курганах – там тоже практически не остается погребений без какого-либо признака, немного выделяющего его из общего ряда.
Тем более, что погребальные комплексы обладают своей спецификой – до нас не дошли все вещественные остатки и погребальный обряд может и не воспроизводить реальную земную жизнь, а являться отражением представлений о загробном мире (Ольховский В.С., 1995, c. 91-97). Сравнивая погребальный обряд ранних и поздних могильников можно только с уверенностью констатировать, что в обществе произошли кардинальные изменения: на втором этапе, оно обрело стабильность, которая выразилась, в том числе и в единстве материальной культуры в степной полосе Восточной Европы.
Подобная проблема дробления массива погребений на разные социальные и профессиональные группы существует и при социореконструкциях по данным погребальных памятников других эпох. В.А.Васютин приводит данные из работы А.В. Кондрашова о результатах изучения социальной организации населения сроскинской культуры на юге Западной Сибири (VIII-XII вв. н.э.), в которой по материалам 486 погребений выделены 7 детских, 5 женских и 27 мужских социальных групп (Васютин С.А., 2006, с. 403). Аналогичная картина получается и при анализе срубных могильников, если за каждым признаком погребального обряда видеть социальную ранжированность. Для выяснения более точной картины С.А.Васютин предлагает многоуровневый анализ, в котором он видит первым пунктом анализ половозрастной и социальной структуры конкретных могильников, а не всего массива погребений. В качестве одного из непременных условий необходимо выделять хронологические группы. Применительно к эпохе бронзы интересно замечание о том, что по материалам могильников сроскинской культуры выделяются властные, профессиональные и имущественные группы, тогда как в реальной практике кочевых обществ эти социальные роли чаще всего выполняли одни и те же лица (Васютин С.А., 2006, с. 404). Что же тогда говорить о срубном обществе, существовавшем на две с половиной тысячи лет ранее?
Говоря о социальных отношениях в среде населения срубной культуры, нельзя не отметить и еще один вариант погребального обряда – грунтовые могильники. Здесь, как и в курганах, представлены все половозрастные группы. Вероятно, эти погребения были оставлены населением с иным хозяйственно-культурным типом.
Несмотря на благоприятные условия для ведения скотоводства, хозяйственное развитие населения степной зоны имело свою специфику. В северной части степной и лесостепной зонах был невозможен круглогодичный выпас скота из-за высокого уровня снежного покрова зимой. В то же время в южной части степной зоны – в Прикаспии в зимнее время практически не было снега и в этот регион могло перемещаться пастушеское население в наиболее суровые месяцы. Уже давно развивается мысль о зимних перекочевках срубного населения, при этом какая-то часть населения могла оставаться в местах постоянного проживания. С наступлением тепла и появлением травы население возвращалось к месту постоянного проживания. Возможность подобной модели скотоводческого хозяйства отмечена для Северо-Западного Прикаспия, Подонья, Приуралья и Поволжья (Шишлина Н.И., 2003, с. 66; Качалова Н.К., 1985, с. 39; Лопатин В.А., 2002, с. 65-66). Такой способ ведения хозяйства являлся обычной практикой для территории Нижнего Поволжья и в средневековое время, что хорошо известно по многочисленным письменным источникам.
С этими выводами согласуются данные остеологического анализа более 40 степных поселений бронзового века, проведенного Е.Е.Антипиной и А.Моралес. Видовой состав скота и количество костей привели исследователей к выводу об одновременном существовании придомного и полуподвижного (пастушеского) скотоводства у срубного населения позднего бронзового века (Антипина Е.Е., Моралес А., 2005, c. 29-44).
Пастушеское животноводство требует больших площадей для выпаса скота, но по своему характеру не требует того коллективизма, как, например, земледелие. Это вызывает отмирание прежних социальных отношений равенства, родового коллективизма, но в полной мере новые социальные взаимоотношения проявляются только на стадии кочевого скотоводства. Пастушеское же скотоводство есть первая ступень становления кочевого, и предполагает существование родового строя на его последней ступени. И только с появлением кочевников в постсрубное время можно говорить о начале существенной стратификации общества.
Вполне логично связывать грунтовые могильники с той частью населения, которое не участвовало в перекочевках. Но и при анализе грунтовых могильников мы не увидим никакой сложной структуры общества, которая могла быть отражена в погребальном обряде. Например, на раннесрубном могильнике Калач в Заволжье представлена вся половозрастная структура населения (взрослые захоронения составляют около 30 %), но нет погребений, кардинально выделяющихся из общего ряда по каким-либо признакам (Тихонов В.В., 1996, c. 37-47; он же, 1997, c. 63-89).
В могильнике Съезжее II на р.Самаре, точная датировка которого затруднена изза сочетания хронологических признаков двух этапов срубной культуры, наблюдается аналогичная картина – представлены все половозрастные группы (26 % взрослых погребений) и нет никаких данных о существенной социальной дифференциации (Колев Ю.И., 2003, с. 88-111).
Наличие грунтовых могильников на всем протяжении срубной культуры, в которых отражены все половозрастные группы населения, позволяет предположить именно другую хозяйственную ориентацию по сравнению с населением, оставившем курганы. Вряд ли в данном случае здесь можно увидеть различия социального или этносоциального порядка, так как ни по обряду, ни по инвентарю подкурганные и грунтовые могильники существенных различий не имеют.
Предлагается и другая модель хозяйственной деятельности (правда для начала и середины бронзового века), при которой родовые группы перемещались в пределах одного приречного ландшафта с эпизодическими выходами в открытую степь. При этом курганы выступали в качестве объединяющего начала и маркировали ареал обитания (Кузнецов П.Ф., 2006, с. 127). Но вполне логично предположить, что в эпоху поздней бронзы эти функции курганы могли исполнять именно для пастушеской части населения, ежегодно совершавшего перемещения вдоль Волги с севера на юг.
Вывод о том, что погребения знати в раннесрубных могильниках Золотая Гора и Кочетное являются надкультурным и весьма кратковременным явлением, которое не смогло разрушить инерционное развитие срубного общества, в котором отсутствовала значительная социальная дифференциация, особенно на втором, позднем этапе развития (Юдин А.И., Матюхин А.Д., 2005, с. 40) подтвердил комплекс Новопокровки 2. Здесь уже нет социально выделенных, экстраординарных погребений, а погребальный обряд отражает родоплеменную структуру общества без ярко выраженной социальной дифференциации и представлен тремя половозрастными группами погребений: крупные могильные ямы главы рода или семьи; погребения взрослых; погребения детей и подростков.
Аналогичная картина отмечена и для более восточных территорий, где в синташтинской культуре на раннем этапе происходит всплеск социальной ранжированности, который сменяется последующим угасанием дифференцирующих признаков, при одновременной эгалитарности погребального обряда. Различия в статусе определенных групп населения, отраженные в погребальной обрядности, обусловлены половозрастными градациями (Ткачев В.В., 2006б, с. 25-28).
Что же касается дальнейшей эволюции срубного общества, то мы пока не располагаем достоверно «финальными» комплексами срубной культуры в Нижнем Поволжье в отличие от более западных регионов ее бытования. После предложения и существования нескольких схем развития срубной культурно-исторической общности различными исследователями, в настоящее время в литературе утвердилась двухэтапная схема развития срубной культуры (Обыденнова Г.Г., 2001, с. 34-39; Отрощенко В.В., 2003, с. 76-80). Дальнейшая эволюция срубного общества Нижнего Поволжья пока остается дискуссионной. Среди всего массива срубных погребений значительную долю составляют одиночные впускные в насыпях курганов, которые не составляли отдельных могильников. В предлагавшихся ранее схемах развития срубной культуры к третьему этапу относили именно такие погребения (Васильев И.Б., Кузьмина О.В., Семенова А.П., 1985, с. 36; Качалова Н.К., 1985, с. 81).
Возможно, они и являются ключом к поиску финального этапа срубной культуры, когда начавшееся разложение родоплеменной структуры в связи с переходом к кочевому скотоводству и индивидуализацией хозяйственной жизни, отразилось в погребальном обряде – сегментированное общество было уже не в состоянии насыпать свои курганы и использовало для захоронений курганные насыпи своих предков. Судя по всем данным (Колев Ю.И., 2000, с. 256), в том числе и последним раскопкам в Саратовской области – исследования П.Е.Тугушева на Петровском городке близ Саратова – население ивановской культуры, сменившее срубное в степях Нижнего Поволжья, уже не сооружало курганов и хоронило умерших в грунтовых могильниках (Кубанкин Д.А., Малышев А.Б., Тугушев П.Е., 2006, с. 104-106; Тугушев П.Е., 2009, с. 95-96). Собственно и в последующий, киммерийский период население Нижнего Поволжья практиковало в абсолютном большинстве случаев впускные погребения в курганы предшествующих эпох (Тихонов В.В., Якубовский Г.Л., 1999, с. 158-174).