Лопатин В.А., Русина А.С. Абашевско-воронежское взаимодействие по керамическим материалам лесостепного Прихоперья

Вопрос об абашевско-воронежском взаимодействии впервые был поставлен после масштабных исследований лесостепного Подонья в 70-х годах прошлого столетия, когда была выделена «воронежская» археологическая культура эпохи средней бронзы (Пряхин А.Д., 1982; Беседин В.И., 1988; Пряхин А.Д., Беседин В.И., 1988). Определяя культурно-хронологические позиции новой культуры, А.Д. Пряхин и В.И. Беседин сопоставили ведущие признаки материальных комплексов более сотни поселений и двух десятков погребений воронежского типа с показателями иванобугорских, катакомбных, абашевских, фатьяновско-балановских, среднеднепровских, сосницких памятников. В результате были сделаны выводы о культурной самобытности и последовательном развитии воронежской культуры в лесостепном Подонье на протяжении двух хронологических этапов, а в контексте ее генезиса, как наиболее вероятные, указаны западные среднеднепровские истоки.

Небезынтересно, что тот же западный культурообразующий вектор рассматривался когда-то в ходе осмысления проблемы происхождения донской абашевской культуры. На рубеже 50–60-х годов П.П. Ефименко и П.Н. Третьяков оценивали среднедонской вариант в качестве переходного субстрата между среднеднепровской культурой и поволжским «абашево» (Ефименко П.П., Третьяков П.Н., 1961, с. 87-89). К.В. Сальни­ков также склонялся к подобному мнению, и влияние среднеднепровской культуры он рассматривал в качестве специфики, которая определяла отличия материалов Среднего Дона от средневолжских и южноуральских памятников (Сальников К.В., 1967, с. 130-131).

В диахронии эпохи бронзы А.Д. Пряхин и В.И. Беседин помещали воронежскую культуру между развитыми среднедонскими катакомбными и лесостепными срубными комплексами, а синхронизировали с ранним этапом доно-волжской абашевской культуры. Таким образом, на Дону воронежские памятники представляли, по их мнению, постшнуровой горизонт (Пряхин А.Д., Беседин В.И., 1988, с. 93). В культурном отношении воронежские комплексы категорически разделялись как с катакомбными, так и с абашевскими, то есть, абсолютно исключалась их единокультурность. Вместе с тем, допускалось определенное влияние катакомбников и абашевцев на процессы развития воронежской культуры. Если ранняя среднедонская катакомбная культура, скорее всего, участвовала в становлении «воронежцев», то доно-волжская абашевская, на втором этапе, оказывала на них ассимилирующее воздействие.

Примечательно, что в большей степени это были чисто умозрительные заключения, без сравнительно-типологического анализа, основанные исключительно на некоторых историографических выкладках по поводу первичной локализации донского варианта абашевской культуры и последующего освоения вмещающих ландшафтов в ходе формирования обширной культурной общности. В частности, в начале 60-х годов, когда абашевская концепция Среднего Дона была еще не вполне определенной, П.Д. Либеров предположил, что донские памятники были основаны в ходе миграции абашевских племен с территории Среднего Поволжья, причем, не ранее последней четверти II тыс. до н.э. (Либеров П.Д., 1964, с. 111-156). А.Х. Халиков рассматривал Окско-Донское междуречье в качестве общего культуроформирующего региона абашевской культуры, откуда в ходе разнонаправленных миграций были освоены лесостепные регионы Среднего Поволжья, Южного Приуралья и Среднего Подонья (Халиков А.Х., 1961, с. 224-226). К теме первичной территории обращались и позже, в процессе актуальных дискуссий по существу культурного содержания донского «абашево». Так, например, Ю.П. Матвеев объяснял проявления нестандартов в абашевском погребальном обряде Среднего Дона, имея в виду левобочную адорацию и северные ориентировки, как изменения, наступившие вследствие перемещения абашевцев с коренных верхнедонских территорий в позднекатакомбный ареал и их активной контактности с местным населением. Как отмечал автор, особенно заметными эти трансформации становятся в результате взаимодействия с посткатакомбными бабинскими племенами, когда в арсенале «абашево» появляются костяные пряжки, ножи с округло раскованной пяткой черешка, начинает изменяться керамика (Матвеев Ю.П., 1998). Таким образом, признаки погребального обряда, типичные для покровской и срубной культур, отмеченные в абашевских комплексах Среднего Дона, объясняются как следствие катакомбного и посткатакомбного влияния и, что немаловажно, эти процессы рассматриваются как автохтонное среднедонское явление.

В первом монографическом исследовании А.Д. Пряхина были обобщены наблюдения за ходом исследований памятников абашевского типа в Среднем Подонье, проводился также сравнительный анализ погребальной обрядности, керамики, вещевого комплекса (Пряхин А.Д., 1971). Наконец, с открытием целого ряда абашевских поселений (Шиловское, Масловское, Тавровское, Отрожкинское) и особенно курганов с престижными воинско-колесничными захоронениями (Пряхин А.Д., 1970, с. 52-53; он же, 1972, с. 233-234; он же, 1976-а; он же, 1976-б; Синюк А.Т., Килейников В.В., 1976, с. 160-161), концепция в целом оформилась, и в докторской диссертации А.Д. Пряхина было окончательно закреплено выделение доно-волжской абашевской культуры, имевшей своеобразные отличия от средневолжского и приуральского вариантов. В дальнейшем наличие этих ярких локализаций абашевской культуры, или, точнее, средневолжской, южноуральской и доно-волжской абашевских культур, потребовало обоснования обширной абашевской культурно-исторической общности (Пряхин А.Д., 1980, с. 7-32; он же, 1981, с. 21-55).

Идея движения абашевских племен из Окско-Донского междуречья в южную лесостепь, далее на Волгу и даже в Заволжье (Пряхин А.Д., Беседин В.И., 1998-а; они же, 1998-б), по сути, обосновывает постулат доно-волжского ареала. В данном контексте тезис ассимиляции воронежских групп населения Среднего Дона в целом подразумевает культуртрегерскую функцию и собственную неизменчивость содержания абашевской доно-волжской культуры в ходе внешнего взаимодействия. Памятники покровского типа, локализованные в Поволжье и на севере Волго-Донского междуречья, оцениваются в русле данного концепта, как позднеабашевские, представляющие поздний этап естественной эволюции доно-волжской абашевской культуры, на базе которой позже формируется лесостепная раннесрубная культура. Роль памятников воронежской культуры в указанных процессах никак не комментируется.

Между тем, анализ некоторых нетипичных раннепокровских комплексов, как поселенческих, так и погребальных, бытовавших в довольно широком ареале на рубеже средней и поздней бронзы, показывает наличие оригинальных воронежских элементов в керамике и наборах украшений, что подразумевает активное участие этих групп населения в культурногенетических процессах (Лопатин В.А., 2012, с. 45-73). Но если воронежские признаки присутствуют в покровских материалах, логично предполагать их наличие и в абашевских комплексах, поскольку общеизвестно, что основные генетические корни «покровска» произрастают из «абашево». Попытка выявить признаки абашевско-воронежского взаимодействия в материалах указанного региона и, таким образом, подтвердить, опровергнуть или подкорректировать тезис А.Д. Пряхина и В.И. Беседина по поводу контактности этих групп лесостепного населения – является целью данного исследования.

В отборе основных критериев сравнительно-типологического анализа отдается преимущество наиболее заметным признакам керамических комплексов двух культур (технологическим, формообразующим и орнаментальным). Представляется, что для абашевской посуды наиболее типичны примесь раковины, грубая поверхностная обработка, нередко рельефные горизонтальные или разнонаправленные расчесы, «колоколовидная» форма тулова, массивный утолщенный венчик, отогнутый наружу или с желобком, внутреннее ребро, постепенно истончающаяся стенка, плавно переходящая в округлое или уплощенное, слабоустойчивое днище, геометрические, реже криволинейные орнаменты в верхней части сосудов (зигзаги, ромбы, кресты, горизонтальные ряды коротких оттисков штампа).

Сосуды воронежской культуры характерны примесями мелкого песка, тщательно заглаженной (до лощения) внешней поверхностью, вертикальными пропорциями характерного «яйцевидного» тулова, короткими массивными венчиками различных типов (воротничковые, со скошенным наружу краем, двучастные, с аморфными внешними наплывами), эклектичными орнаментами, выполненными преимущественно гладким штампом или прочерчиванием, насечками и пальцевыми защипами, где наиболее характерны горизонтальные ряды и «паркетное», или «елочное» построение с вертикальным разделительным «стеблем».

В предварительный сравнительно-типологический анализ введена небольшая выборка памятников, которая может быть значительно расширена фронтальным обзором на значительной территории, включающей не только север Нижнего Поволжья и Волго-Донское междуречье, но и Волго-Уралье, а также прикаспийские области вплоть до северо-восточного Устюрта, где воронежские признаки отмечены в керамике токсанбайского типа (Самашев З., Ермолаева А.С., Лошакова Т.Н., 2009). Особое внимание уделяется новым памятникам, открытым и частично исследованным в последние годы в лесостепном Прихоперье, где также должно было проходить активное абашевско-воронежское взаимодействие.

Значительный интерес представляет поселение Разнобрычка, исследованное А.А. Хрековым в 2005 году на задернованной дюне при впадении в Хопер р. Карай. Раскопками были получены разновременные материалы, среди которых есть значительный комплекс керамики, оставленный на рубеже средней и поздней бронзы. Компактная коллекция фрагментов воронежских сосудов (рис. 1, 1-9) уже была опубликована автором раскопок в специальной статье, посвященной прихоперским памятникам воронежской культуры (Хреков А.А., 2012, с. 53, рис. 8, 1-10), и здесь, с незначительными уточнениями, мы представляем ее, чтобы обозначить культурно-хронологическое соотношение в самом начале абашевской инвазии. Представляется, что этот комплекс, уже лишенный иванобугорских реминисценций, характеризует чисто воронежскую культуру первого (по А.Д. Пряхину и В.А. Беседину) этапа.

Это сосуды с короткими, отогнутыми наружу и заметно утолщенными венчиками со скошенными закраинами. В примеси содержится мелкий кварцевый песок, заметны также включения слюды, внешняя поверхность хорошо заглажена, иногда подлощена. Орнамент прост: прочерченные линии, горизонтальные, косые, построенные в «паркет» (рис. 1, 1) или штрихованные треугольники (рис. 1, 6). Аранжировки к основным сюжетам декора составлены мелкими насечками и зерновидными наколами. Как правило, косыми оттисками гладкого, реже гребенчатого штампа покрыты скошенные наружу закраины сосудов.

Небольшим количеством представлена керамика поздней среднедонской катакомбной культуры (рис. 1, 10-12), которая попала в слой уже в период активных контактов воронежцев с абашевской группой. Это фрагменты сосудов с высокими слабо отогнутыми венчиками и налепными, треугольными в сечении валиками, которые иногда покрыты мелкими насечками или пальцевыми защипами.

К начальному периоду контактности можно отнести типично абашевскую посуду Разнобрычки (рис. 2, 1, 2), для которой характерны все приведенные выше черты, а результаты симбиоза весьма любопытны, поскольку демонстрируют удивительно плодотворный сплав двух традиций. В причудливой комбинации, которую где-либо еще вряд ли можно отметить, соединились абашевские признаки формообразования с технологическим решением в подготовке формовочной массы по воронежскому образцу (рис. 2, 3, 4). И, что еще очень важно, мы не можем считать формы этих сосудов в полной мере абашевскими. Хотя они имеют резко отогнутые укороченные венчики с внутренним ребром, но их стенки равномерны по толщине от шейки до днища, которое, к тому же, абсолютно плоское и устойчивое. А самое главное, – фактура этих горшков по-воронежски плотная, с примесью мелкого песка и внешняя поверхность тщательно подлощена. Имитация вертикальных расчесов на плечике одного экземпляра (рис. 2, 3) выглядит настолько упорядоченной, что больше напоминает регулярный орнамент, составленный из вертикальных отрезков, построенных в горизонтальный опоясывающий ряд. Очень заметен сосуд, украшенный короткошаговым зигзагом по шероховатой поверхности с расчесами (рис. 2, 6), у него ракушечная примесь и слабо выделенное подобие внутреннего ребра. Но прочие детали не позволяют считать его абашевским, это уже не колоколовидная, а банкообразная форма, к тому же, край венчика резко скошен наружу, и совершенно ясно, что здесь также наблюдается один из вариантов симбиоза[1].

Абашоидные признаки есть в керамических материалах и других воронежских памятников Прихоперья, представленных в сводке А.А. Хрекова. Любопытен один сосуд из Никольевки, в котором сочетаются, с одной стороны, абашевские колоколовидность и криволинейный (волнистый) фриз, а с другой – воронежские скошенный край устья и «елочка» с разделительными вертикальными стеблями (Хреков А.А., 2012, с. 49, рис. 4, 6). В разновременном комплексе поселения Алмазово I можно отметить фрагмент сосуда с внутренним ребром и воронежским прочерченным орнаментом (имитация «паркета») (Хреков А.А., 2012, с. 52, рис. 7, 20). Сосуд, обнаруженный на поселении Аленкин Курган, имеет типично абашевскую колоколовидную форму, его стенки постепенно истончаются от массивного венчика с внутренним ребром к узкому уплощенному днищу, но вся внешняя поверхность украшена в воронежской манере прочерченным «паркетом» и косыми отрезками с вертикальными разделителями (Хреков А.А., 2012, с. 53, рис. 8, 11).

В последние два года исследованиями на городище «Гривки», которое находится в среднем течении Хопра, на территории Турковского района Саратовской области, получены новые материалы воронежской культуры, а также свидетельства ее контактов с абашевской керамической традицией. Поскольку вся эта керамика Гривок фрагментирована, основным абашевским маркером является внутреннее ребро на обратной стороне резко профилированной шейки (рис. 3). Здесь относительно чистый абашевский вариант посуды – это фрагмент ритуального сосудика с высоким отогнутым венчиком и внутренним ребром (рис. 3, 1). С воронежской стороны в симбиоз включены такие показатели, как скошенные наружу, орнаментированные закраины и особенно декор – горизонтальные прочерченные линии, паркет, «елочки», крученый шнур, защипы и имитации пальцевых вдавлений, выполненные овальными оттисками. Последний тип орнаментации абашевско-воронежского сосуда (рис. 3, 10) весьма примечателен, поскольку такие многорядные фризы, набранные пальцевыми и овальными вдавлениями, маркируют покровский керамический комплекс, а сама традиция переходит и в раннесрубные материалы.

Широко известный раннепокровский комплекс из второго погребения кургана № 15 Покровского могильника с архаичным наконечником копья абашевского типа содержал также оригинальный сосуд с едва намеченным внутренним ребром под вертикальным венчиком и декором, выполненным в поздневоронежской традиции (рис. 4, 1, 2). Анализ этого артефакта, хранящегося в фондах СОМК, показал, что четыре ряда оттисков в широком фризе, занимающем верхнюю часть сосуда от края устья до максимального расширения тулова, выполнены ногтевыми вдавлениями, образующими овальные лунки. Подобные монотонные композиции, набранные ногтевыми оттисками, пальцевыми защипами и прочими вдавлениями, очень характерны для поздневоронежского декора. Они неоднократно отмечены в материалах донских поселений Чертовицкое, Сенное, Чижовское 5, Малое Боршевское, Воргольское, Мостище I, Аверино (Пряхин А.Д., 1982, рис. 26, 11; 27, 4, 10; 29, 6; 32, 10; 35, 12; 38, 6, 7, 18). Данная ситуация позволяет оценивать воинский комплекс погребения 2/15 Покровского могильника как ярко синкретичный. В этом захоронении соединились покровский обряд (левобочная скорченность, северная ориентировка, расположение скелета у западной стенки обширной прямоугольной могилы), бронзовый наконечник копья с раскованной втулкой абашевского типа и сосуд раннепокровского типа с воронежскими реминисценциями в орнаментации.

Подобный вариант синкретизма, в котором фиксируется соединение элементов тех же самых культур, отмечен также в престижном воинско-колесничном кенотафе у с. Большая Плавица Липецкой области (рис. 4, 3-8) (Мельников Е.Н., 2003, с. 239-247). В едином обрядово-инвентарном комплексе кургана сочетаются типично покровский бронзовый наконечник копья, литая втулка которого оснащена манжетой и ушком, костяные детали деревянного дисковидного псалия, лепные сосуды с чертами «покровска» (рис. 4, 7), «абашево» (рис. 4, 8) и «воронежа» (рис. 4, 6), изготовленные по общей технологии с примесью толченой раковины. Причем, на последнем экземпляре воронежский декор («елочка» с вертикальными разделительными стеблями) сочетается с абашевской формой (колоколовидное тулово, внутреннее ребро, истончающаяся стенка, тонкое уплощенное днище).

В ходе становления покровского культурного типа носители поликультурных сплавов, в которых абашевские компоненты весьма ощутимы, проникают на юг, в пограничье степи и лесостепи между Волгой и Доном, в нижневолжское правобережье и даже в Заволжье. В сложных процессах культурогенеза формируются разнообразно микшированные ранние покровские комплексы. Один из наиболее эклектичных памятников – III Алексеевский могильник, исследованный на юге Хвалынского района Саратовской области и в первой публикации интерпретированный как фатьяновский памятник (Пестрикова В.И., 1979). Керамика, обнаруженная в юго-восточной части раскопа 1, но не связанная с погребениями, первоначально отнесена к доно-волжской абашевской культуре, по известным признакам колоколовидности, наличию внутреннего ребра на обратной стороне венчиков некоторых сосудов, ракушечной примеси, но отмечена также неоднородность этого комплекса, один горшок предположительно определен как срубный. Позже могильник был отнесен к кругу памятников вольско-лбищенского типа, но отмечены также широкие контакты этой культурной группы с абашевскими, фатьяновскими и полтавкинско-катакомбными племенами (Васильев И.Б., 2003). Характерные признаки керамики Алексеевки III демонстрируют не чисто абашевский тип, а заметно микшированный, подвергшийся некоторой трансформации (соотношения широтных параметров, равномерная толщина стенок, плоские устойчивые, а не уплощенные днища сосудов), что позволяет квалифицировать его как раннепокровский, с присутствием воронежских элементов, проявляющихся в характерной форме венчика с приостренным и скошенным краем устья (рис. 5, 6). Погребальная обрядность Алексеевского могильника вряд ли монокультурна, судя по широкому разнообразию поз и ориентировок, здесь зафиксированы признаки, которые могут соответствовать обрядовым показателям абашевской, катакомбной, криволукской, бабинской, срубной культур, не исключается и фатьяновская ритуалистика.

Северные лесные импульсы проявлялись и в керамике раннего «покровска». Явно фатьяноидный сосуд (рис. 5, 8) неожиданно был выявлен в саратовском степном Заволжье (Баринов Д.Г., 1996). В характерной морфологии этого горшка отразились свидетельства чрезвычайно широкого взаимодействия лесостепных гончарных традиций – абашоидный слабожелобчатый венчик с внутренним ребром и расчесы на внешней поверхности, воронежская тонкостенность тулова и короткий воротничок, фатьяновские приземистые пропорции и шахматное построение нижнего фриза в декоре. Орнаментация в целом выполнена характернейшей покровской техникой – оттисками короткого зубчатого чекана со сдвигом, имитирующими «рамчатый» штамп иванобугорско-воронежской традиции.

В курганном могильнике у с. Низовка, исследованном в 1975 году Е.К. Мак­си­мо­вым (Максимов Е.К., Лопатин В.А., 2007), среди материалов покровского типа заметны два сосуда из первого кургана, изготовленные в явно воронежских традициях, что особенно проявляется в орнаменте. Раннепокровский сосуд из четвертого погребения (рис. 4, 9) имеет яйцевидное тулово, короткий, резко отогнутый наружу венчик и внутреннее ребро. Он украшен гладким штампом (чисто воронежская техника) и прочерчиванием, орнамент занимает значительную часть внешней, слегка подлощенной, поверхности. Своеобразная форма горшка из шестого погребения находит неожиданные аналогии в керамической традиции имерской культуры Окско-Донского междуречья, для которой типичны подобные Г-образные, резко сдвинутые наружу закраины венчиков[2]. Воронежский принцип орнаментации проявляется в заполнении всей внешней поверхности сосуда, а также в широком диагональном размещении перекрещивающихся парных линий с «бахромой» (рис. 5, 7).

Здесь же, в степном Доно-Волжском междуречье, на границе Саратовской и Волгоградской областей, в курганном могильнике «Широкий Карамыш 2» (Дремов И.И., Тихонов В.В., Тупалов И.В., 2005) были зафиксированы раннепокровские комплексы с синкретичной керамикой, в которой соединились признаки абашевской, катакомбной и воронежской традиций. В этих сосудах со сложными многочастными профилями как бы застыл причудливый сплав трех ведущих традиций, определявших эклектику формирования «покровска». Воронежская специфика проявляется здесь в широком фризе подтреугольных оттисков, явно имитирующих ногтевые вдавления (рис. 5, 4)[3], в неудачной реплике паркетной композиции на одном из ритуальных сосудиков (рис. 5, 5), в характерной тонко прочерченной технике и сюжетном воплощении некоторых орнаментов (рис. 5, 2, 4). Сращивание культурных своеобразий проявляется, например, в удлинении звеньев елочного декора катакомбного по сути, но воронежского по исполнению. Ритуальные сосуды малых размеров с выпуклыми крышками – это заметно видоизмененная абашевская реминисценция (рис. 5, 3, 5).

Иногда абашевское присутствие тонко завуалировано условностями погребального обряда или неполной сохранностью комплексов, вносящей путаницу в курганную стратиграфию. В частности, захоронение из Песковки с типично воронежским «защипным» сосудом (рис. 5, 1), вытянутое и ориентированное к югу, авторы посчитали сарматским, а сосуд, выявленный фрагментами, якобы смещенный, связали с пустой могилой, где, по их мнению, могло находиться криволукское захоронение с воронежской керамической репликой (Дворниченко В.В., Лопан О.В., Мимоход Р.А., 2006, с. 20, рис. 7, 2, 3). Между тем, южная ориентировка и вытянутое положение скелета на спине нисколько не противоречат описанным обрядовым характеристикам воронежской культуры. Воронежское погребение здесь могло быть сопроводительным подхоронением к катакомбному или абашевскому разрушенному комплексу.

Типично воронежская малая чаша с уплощенным дном и защипами обнаружена в детском погребении из заволжской Шумейки (Юдин А.И., 2007, с. 172, рис. 2, 5, 6). Авторская трактовка связывает этот сосудик с ямно-катакомбными традициями лесостепных районов Среднего Дона. Но примечательно, что ребенок был погребен на спине, в слабо скорченной позе, головой к ССВ, а в примеси сосуда присутствовала толченая раковина. В качестве репликанта воронежской культуры эта находка не рассматривается, хотя здесь уместнее видеть именно абашевскую атрибуцию погребального обряда. В таком случае сосуд воронежского типа вполне совместим с колонкой стратиграфии, где погребение 4, в котором он найден, следует за позднекатакомбными комплексами погребений 1, 2, 5 или даже им синхронно. Из этого следует, что носителями отдельных элементов воронежского типа, транслированных на Волгу, могли быть, в числе прочих культуртрегеров, и абашевские племена.

В ходе освоения вмещающего пространства лесостепных районов на севере Волго-Донского междуречья племена абашевской культуры вступали в разнообразные контакты с автохтонным постэнеолитическим населением, еще не повсеместно перешедшим к производящему хозяйству. Скотоводческая абашевская культура находилась на более высоком уровне развития хозяйства, была более подвижной и активной в военном отношении. Но эти контакты вряд ли приводили к односторонней ассимиляции местных племен, скорее всего, наблюдались взаимные аккультурации, порождавшие сложносинкретичные и, тем не менее, плодотворные симбиозы. Они были разноплановыми: В одном синкретичном комплексе могли сочетаться признаки абашевского обряда и воронежский сосуд, абашоидный по форме горшок мог быть украшен в воронежском стиле, на одном сосуде могли совмещаться абашевские и воронежские орнаментальные мотивы, в культурных слоях поселений могут совмещаться чисто абашевская и воронежская посуда, а также керамика, уже испытавшая некую трансформацию в плане сближения на встречных дискурсах. В этих процессах следует искать сложно завуалированные тенденции образования некоторых ранних форм покровского культурного типа.

 

Литература

 

Баринов Д.Г. Новые погребения эпохи средней бронзы в Саратовском Заволжье // Охрана и исследование памятников археологии Саратовской области в 1995 году. Саратов, 1996.

Васильев И.Б. Вольск-Лбище – новая культурная группа эпохи средней бронзы в Волго-Уралье // Абашевская культурно-историческая общность: истоки, развитие, наследие. Чебоксары, 2003.

Дворниченко В.В., Лопан О.В., Мимоход Р.А. Курганный могильник Песковка-I // Материалы по археологии Волго-Донских степей. Волгоград, 2006. Вып. 3.

Дремов И.И., Тихонов В.В., Тупалов И.В. Курган у с. Широкий Карамыш с покровскими и катакомбными признаками // Археологическое наследие Саратовского края. Саратов, 2005. Вып. 6.

Ефименко П.П., Третьяков П.Н. Абашевская культура в Поволжье // Абашевская культура в Среднем Поволжье // МИА. № 97. М., 1961.

Либеров П.Д. Племена Среднего Дона в эпоху бронзы. М., 1964.

Лопатин В.А. «Воронежский» вектор становления памятников покровского типа на Волге // Археология Восточно-Европейской степи. Саратов, 2012. Вып. 9.

Максимов Е.К., Лопатин В.А. Материалы Низовских курганов // Археология Восточно-Европейской степи. Саратов, 2007. Вып. 5.

Мельников Е.Н. Покровско-абашевские погребения кургана у с. Большая Плавица // Абашевская культурно-историческая общность: истоки, развитие, наследие. Материалы международной научной конференции. Чебоксары, 2003.

Пестрикова В.И. Фатьяновский могильник на севере Саратовской области // Древняя история Поволжья. Т. 230. Куйбышев, 1979.

Пряхин А.Д. Поселения абашевской культуры // АО, 1969. М., 1970.

Пряхин А.Д. Абашевская культура в Подонье. Воронеж, 1971.

Пряхин А.Д. Курганы поздней бронзы у с. Староюрьево // СА, 1972. № 3.

Пряхин А.Д. Абашевская общность по данным исследования поселений // Проблемы археологии Поволжья и Приуралья (неолит, бронзовый век). Куйбышев, 1976а.

Пряхин А.Д. Поселения абашевской общности. Воронеж, 1976б.

Пряхин А.Д. Абашевская культурно-историческая общность эпохи бронзы и лесостепь // Археология восточно-европейской лесостепи. Воронеж, 1980.

Пряхин А.Д. Абашевская культурно-историческая общность в советской историографии // Эпоха бронзы Волго-Уральской лесостепи. Воронеж, 1981.

Пряхин А.Д. Поселения катакомбного времени лесостепного Подонья. Воронеж, 1982.

Пряхин А.Д. Беседин В.И. О выделении воронежской культуры эпохи бронзы // СА, 1988. № 3.

Пряхин А.Д., Беседин В.И. Воронежская культура средней бронзы // Археологические памятники Поднепровья в системе древностей Восточной Европы. Днепропетровск, 1988-а.

Пряхин А.Д., Беседин В.И. Острореберные абашевские сосуды Доно-Волжского региона // Археология Восточно-Европейской лесостепи. Вып. 11. Доно-Донецкий регион в эпоху средней и поздней бронзы. Воронеж, 1998а.

Пряхин А.Д., Беседин В.И. Конская узда периода средней бронзы в восточноевропейской степи и лесостепи // РА. № 3. 1998б.

Сальников К.В. Очерки древней истории Южного Урала. М., 1967.

Самашев З., Ермолаева А.С., Лошакова Т.Н. Поселения токсанбайского типа на Северо-Восточном Устюрте // Проблемы изучения культур раннего бронзового века степной зоны Восточной Европы. Оренбург, 2009.

Синюк А.Т., Килейников  В.В. Курган у села Введенки на Дону // СА, 1976. № 1.

Синюк А.Т., Березуцкий В.Д. Мостищенский комплекс древних памятников (эпоха бронзы – ранний железный век). Воронеж, 2001.

Халиков А.Х. Памятники абашевской культуры в Марийской АССР // Абашевская культура в Среднем Поволжье // МИА. № 97. М., 1961.

Хреков А.А. Памятники воронежской культуры в бассейне Хопра // Археологическое наследие Саратовского края. Саратов, 2012. Вып. 10.

Юдин А.И. Исследование курганов эпохи средней бронзы у с. Шумейка Энгельсского района // Археология Восточно-Европейской степи. Саратов, 2007. Вып. 5.

[1] Абашевские и абашевско-воронежские сосуды Разнобрычки были изучены по материалам, хранящимся в фондах Саратовского областного музея краеведения. Инв. №№ 45/70-80; 67/80-90; 71/80-90; 72/60-90.

[2] Контакты воронежской и имерской культур отмечались А.А. Хрековым на примере комплекса из прихоперской Никольевки (см.: Хреков А.А., 2012, с. 55, рис. 10).

[3] По этому признаку сосуд из Широкого Карамыша (к. 4, тризна № 2) близок горшку из Покровского могильника (2/15).

Археологическое наследие Саратовского края. Вып. 11. 2013. К оглавлению