В результате охранных работ в зоне расширения железнодорожных путей у ст. Карамыш были полностью исследованы 4 кургана могильника Мессер V, и получен интересный материал по истории, культуре, и погребальной обрядности локально выраженных групп населения, обитавших на севере Волго-Донского междуречья в бронзовом веке. Эти комплексы размещаются в довольно широком хронологическом диапазоне II тыс. до н.э. и представляют яркие культуры катакомбной эпохи (средняя бронза), посткатакомбного периода (фаза активного культурогенеза на рубеже средней и поздней бронзы) и срубного времени (поздняя бронза).
В основе могильника – самый ранний, во временном отношении, курган № 4, в котором исследованы два коллективных захоронения – тройное детское погребение 1 и коллективное погребение 2, где были обнаружены останки шести человек. Коллективные погребения в бронзовом веке степной зоны юго-восточной Европы – встречаются довольно часто. В материалах катакомбных культур они широко отмечены в Предкавказье, на Маныче, в нижнем и среднем Подонье, а также в Поволжье, где ближайшим аналогом является коллективное захоронение четверых подростков из погребения 3 кургана 5 в могильнике Усть-Курдюм 1 (Лопатин В.А., Якубовский Г.Л., 1993, с. 148, рис. 7).
Гораздо реже представлен другой характерный признак комплексов четвертого кургана – двухкамерность подбойных конструкций (рис. 6). Нередко исследователи сомневаются в том, что наличие двух и более камер в одной входной штольне – обрядовая особенность, а не результат последовательных подхоронений или обстоятельств прямой стратиграфии, что приводит к неизбежной полемике, как, например, в случае с курганом Бобушка на Днепропетровщине (Отрощенко В.В., 2001, с. 25; 247, рис. 1, 1).
Но известны и более определенные ситуации, когда многокамерные могилы сооружались преднамеренно, в рамках сложной погребальной обрядности катакомбной культуры. Два подбоя в одной входной яме отмечены в погребении 3 кургана 8 Верхне-Рубежного 1 могильника (Гуренко Л.В. и др., 1994, с. 53, рис. 3, 1).
Исключительно интересен многокамерный комплекс погребения 8 кургана 2 в манычской курганной группе Шахаевская II, где входная штольня имитирует повозку, в угловых выступах действительно зафиксированы остатки деревянных колес, а в восточную и южную стороны подбиты две погребальные камеры (Фёдорова-Давыдова Э.А., 1983, с. 41, 67, рис. 6). Скелеты двух погребенных здесь человек пакетированы, как останки ребенка в нашем погребении 1 (западная камера) четвертого кургана. Автор раскопок сообщала также, что местами на стенах могилы были заметны следы окраски в синий цвет, что напоминает наш вариант с побелкой стен подбоев.
Отметим также комплекс, зафиксированный на Ставрополье, – погребения 1 и 2 кургана 26 из могильника у Чограйского водохранилища, где, как во 2 тройном погребении 4 кургана Мессера, две погребальные камеры устроены в одной стенке входной ямы (Андреева М.В., 1989, с. 110, рис. 34, V). Интересно, что во входной яме скелет лежал в скорченной позе, а в двух автономных катакомбах умершие были похоронены вытянуто на спинах. Этот уникальный вариант несомненно восходит к древнейшему типу многокамерных катакомбных конструкций, известных на Ближнем Востоке в Тель Фара (Мерперт Н.Я., Мунчаев Р.М., 1982, с. 42–43). Вполне возможно, что комплекс 2 погребения из 4 кургана Мессера представляет наиболее поздний вариант развития именно этой линии катакомб. Обратим также внимание на распределение умерших в камерах по половому признаку: в северном подбое были погребены взрослая женщина и две девочки, а в южной – взрослый мужчина и два мальчика, причем, это предварительное антропологическое заключение подтверждается составом инвентаря.
Интересная деталь обряда, зафиксированная в западной камере погребения 1, – захоронение расчлененного детского скелета – в литературе отмечена как 4 вариант укладки особого типа вторичных погребений «пакет и развернутый череп» (Мельник В.И., 1991, с. 23). В данном случае кости разобранного скелета укладываются компактным прямоугольным блоком, рядом с которым размещается череп.
Переходя к анализу погребального инвентаря, мы исходим из того, что оба погребения 4 кургана относительно синстадиальны. Планиграфия кургана явно демонстрирует центральное (основное) положение на ритуальной площадке 2 захоронения, и таким образом, погребение 1 занимает позицию соподчиненного (или впускного) комплекса. Но такие обстоятельства, как отсутствие в насыпи признаков могильного выкида из основного погребения, планировка подкурганного пространства, четкая широтная рядность могил, позволяют предполагать, что земляная насыпь могла возникнуть сразу над двумя захоронениями. До этого момента площадка, возможно, представляла собой грунтовое кладбище.
В комплексах 4 кургана выявлены четыре глиняных сосуда – два однотипных в западной камере 1 погребения (рис. 12, 1, 2) и два в южном подбое 2 могилы (рис. 12, 3, 4).
Их синхронность в культурно-временном пространстве подтверждается близостью форм и орнаментации, характерных для волго-донского и отчасти донецкого вариантов катакомбной общности. В погребениях Усть-Курдюмского курганного могильника были обнаружены почти подобные экземпляры сосудов средних пропорций, украшенные известными комбинациями оттисков тройной тесьмы и зубчатого штампа (Лопатин В.А., Якубовский Г.Л., 1993, с. 143, рис. 4, 2, 4; 153, рис. 10, 3). Такие сосуды совершенно не характерны для Предкавказья, Ставрополья и Маныча, где определяющие доминанты в развитии керамического комплекса катакомбников формировали кавказские культуры.
Отдаленное сходство с волго-донскими экземплярами демонстрируют некоторые типы нижнедонской керамики: «короткошейные с уступчатым плечиком» (III/2Б) по А.В. Кияшко или посуда II отдела, типа Б, 1 варианта по классификации С.Н. Братченко (Кияшко А.В., 1999, с. 112, рис. 56, 6-8; Братченко С.Н., 1976). Думается, что именно нижнедонской и донецкий ареалы раннекатакомбного мира оказывали активное влияние на развитие средней бронзы в междуречье Волги и Дона, а также в Заволжье, где прослеживается прямое развитие керамической традиции (коротковенчиковые округлобокие сосуды, украшенные чеканной «ёлочкой»). Кавказский вектор воздействия был слабее и распространялся не далее астраханского правобережья.
Деревянный ковш из восточной камеры 1 погребения, к сожалению не поддающийся реконструкции, – находка редкая, прежде всего в силу нестойкости материала.
Неоднократно звучали мнения об особом, сакральном характере деревянной посуды, предназначенной исключительно для священнодействий, к которой относились с подчеркнутым пиитетом, бережно скрепляя дефекты скобами из «драгоценной» бронзы. Отчасти это так, но представляется, что ассортимент деревянных изделий, в том числе и различных сосудов был во все времена очень широк и задействован, прежде всего, в бытовой сфере. Наш ковш был оснащен короткой цельнорезной ручкой, и почти точный аналог этой детали имеется в комплексе катакомбного погребения 11 кургана 3 могильника Мокрый Волчик, исследованного в Ростовской области (Прокофьев Р.В., 2002, с. 132, рис. 21, 5). Там же зафиксированы бронзовые скрепы для фиксации трещин в деревянной посудине (там же, рис. 21, 6).
Во втором погребении была выявлена компактная серия украшений, изготовленных из костей рыбы, птицы и, возможно, мелкого рогатого скота (рис. 12, 5, 7, 8, 10). Наиболее многочисленны в этом наборе бусы двух типов: рубленные цилиндрической формы (рис. 12, 7, 10а) и бочонковидные (рис. 12, 7, 10б).
Их отличает, по-видимому, степень завершенности в обработке. Первые грубы, это просто поперечные спилы трубчатых костей, на которых заметны заусенцы изломов. Вторые тщательно ошлифованы, им приданы удлиненно-овальные формы.
Хорошо отполировано также костяное кольцо большого диаметра, найденное при взрослом умершем из южной камеры (рис. 12, 5). Думается, что подобные изделия были полифункциональны и могли быть не только украшениями. Встречаются, например, мнения, что костяные кольца предназначались для натягивания тетивы лука. Но довольно часто в женских захоронениях они встречаются в больших количествах, составляя, по-видимому, детали ожерелий.
Удлиненная костяная пронизка, вероятно, украшала головной убор младшего мальчика из южной камеры. Подобные предметы, изготовленные из птичьих трубчатых костей, иногда покрытые поперечными нарезками, чаще всего вместе с бусами, встречаются в составе нагрудных украшений.
Костяные кольца, бусы, пронизи, наряду с бронзовыми вариантами таких же изделий (Кореневский С.Н., 1990, с. 161, рис. 42, 27, 28), распространены на всем ареале катакомбной общности. Не исключено, что разница в материале, из которого изготовлены украшения, в какой то степени маркировала социально-имущественное соотношение в обществе. Представляется также, что наиболее редки бусы из рыбьих костей, причем они типичны только для волго-донских памятников. Здесь, в погребальных комплексах встречаются необработаные кости рыб (чаще всего ребра и черепные фрагменты), а также амулеты из позвонков крупных осетровых и бронзовые рыболовные крючки (Лопатин В.А., Якубовский Г.Л., 1993, с. 155, рис. 11, 5; с. 146, рис. 6, 7). По- видимому, в комплексе с синхронными поселениями такие захоронения должны фиксировать черту относительной оседлости лесостепных племен, в том числе и катакомбных, в эпоху средней бронзы.
Довольно часты в женских погребениях катакомбных культур височные кольца и спиралевидные пронизи (подвески), изготовленные из бронзы (меди), серебра, сурьмы. Несколько фрагментов спиралевидных пронизей из второго погребения украшали головной убор, на некоторых сохранились обрывки кожи. Установлено, что шнуровые или тесемчатые подвязки, налобные кожаные ремни, шапки и капюшоны часто украшались самыми различными предметами металлической фурнитуры, в том числе спиралями и кольцами (Шишлина Н.И., 2004, с. 75, рис. 1). Наш вариант более всего соответствует головному убору типа шапочки, на аккуратно подвернутый край которой были закреплены бронзовые спиралевидные пронизки, подвески, свернутые в 1,5 оборота, и сурьмяное колечко (рис. 12, 6, 9).
Эта фурнитура не была изготовлена специально для украшения головного убора.
Все предметы разнотипны и не совпадают в размерах, поэтому уместно предположить их вторичное использование. Как украшения, они безусловно были полифункциональны, могли быть не только нашивками или пронизками, но и подвесками, серьгами, амулетами, долго хранились, передаваемые из поколения в поколение, и широко распространялись в ареалах родственных культур.
Курган 3 появился на берегу Карамыша на рубеже средней и поздней бронзы, возможно в конце XVII-начале XVI вв. до н.э., в период активных культурно-генетических процессов и начального этапа формирования срубной археологической культуры в Нижнем Поволжье. Здесь выявлен комплекс одновременных захоронений, в которых обнаружены сосуды покровского типа, а также отмечены признаки социального ранжирования, соподчиненного положения женского погребения 2 относительно основного мужского 1 (рис. 9). Согласно данным планиграфии и стратиграфии погребальная площадка была вначале «очищена» огнем, о чем свидетельствует зольная прослойка под насыпью. Затем выкопана яма основного захоронения, а в ходе сакральной процедуры на её северном краю совершено сопровождающее погребение (не исключено, что это было жертвоприношение) молодой женщины с бронзовой иглой (рис. 10, 2), которое разместили непосредственно на уровне древнего горизонта, четко маркированном прослойкой сгоревшей растительности.
Обрядность основного погребения не совсем ясна, поскольку оно было ограблено, а кости скелета смещены со своего первоначального положения. Думается, что это была левобочная поза адорации с северной ориентировкой. Но во втором захоронении скелет явно занимает вытянутое положение на спине с легким завалом в левую сторону (рис. 9, 3), что в корне отлично от устойчивой традиции нижневолжского региона. На рубеже эпох средней и поздней бронзы данный обрядовый признак был присущ только комплексам сейминского типа.
В основном захоронении 1 зафиксированы обломки лепного сосуда, который был реконструирован (рис. 10, 1).
По всем внешним признакам он соответствует керамическому комплексу покровского типа (характерная колоколовидность, внутреннее ребро, типичная орнаментация). Такой диагностирующий признак, как оттиск короткого штампа со сдвигом в левую сторону, отмечается широко и не только на погребальных покровских сосудах, но и на фрагментированной поселенческой керамике (Колев Ю.И., 2002, с. 161, рис. 3, 2-4; Памятники срубной…, 1993, с. 180, табл. 50, 4).
В погребальных комплексах покровского, потаповского, синташтинского типов, от Приазовья до Южного Зауралья встречаются сосуды, весьма близкие нашему экземпляру по таким признакам, как пропорции, реберчатое оформление тулова, горизонтально-зональный орнамент, в котором присутствуют парные зигзаги (Кузьмина О.В., 1995, с. 28, рис. 1, 9; Генинг В.Ф. и др., 1992, с. 129, рис. 55, 3; Литвиненко Р.А., 1999, с. 7, рис. 3, 1; Памятники срубной…, 1993, с. 135, табл. 5, 7; с. 145, табл. 15, 8).
Детское погребение 3, очевидно впускное и несколько более позднее по отношению к двум первым. Оно оставлено уже в раннесрубное время, но покровские реминисценции еще ощутимы в характерном биконическом строении миниатюрного сосуда, который сопровождал захоронение ребенка (рис. 10, 4). Обращает на себя внимание сложная композиция нерегулярного орнамента, приближающаяся по характеру к пиктографии. Она разделена на две горизонтальные зоны, разграниченные ровными линиями. В верхнем ряду расположены треугольники с различными аранжировками в виде уголков (женская геометрическая символика), крестов (солярные знаки) и косой штриховки. Этот набор, возможно, символизирует горообразный ландшафт с некими дополнительными кодами информации. Ниже имеется опоясывающая волнистая линия с заходящими друг за друга концами (м.б., некий изобразительный инвариант Мехенты, Шеши, Кура или Ёрмунганда–Мидгардсорма).
В геометрической символике орнаментов бронзового века змеевидные линии и зигзаги – это стабильно повторяющийся сюжетный элемент, чаще всего предельно стилизованный, но иногда, за счет пиктографических уточнений, вполне узнаваемый (Шишлина Н.И., 1998, с. 20–25). Все чаще он трактуется как персонаж мифологемы, связанной с сакральной идеей перехода из мира живых в мир мёртвых, воплощаемый в натуральном артефакте обрядовой практики – пиктограмме на керамическом сосуде. Наиболее полный текст мифологемы пока известен на одном горшке из 108 погребения Смеловского могильника (Игнатова М.Е., Лопатин В.А., 2005, с. 70, рис. 1, 2, 3), но думается, что в различных начертательных вариантах, в разной степени стилизации он должен присутствовать на многих погребальных сосудах.
Глиняное пряслице, обнаруженное в насыпи кургана 3 (рис. 6, 3), не может быть связано ни с одним из погребений. Возможно, в раннем железном веке его случайно обронили на этом месте. Подобные экземпляры, шаровидные, с цилиндрическим каналом для веретена, иногда встречаются в женских могилах сарматского времени.
В эпоху поздней бронзы были построены курганы 1 и 2 (рис. 6, 2). Наибольший интерес представляет комплекс погребений первого кургана. Не исключено, что это единый семейно-родовой некрополь, о чем свидетельствуют предварительная планировка погребальной площадки и явно выраженная рядность однокультурных захоронений, выстроенных в линию «северо-запад – юго-восток». В этот ряд вписаны также два зольника в ямах, зафиксированные в северо-западном секторе кургана.
Основным захоронением является погребение 1, отличающееся не только размерами могильной ямы, возрастом умершего, но и составом инвентаря. Здесь зафиксированы два керамических сосуда (рис. 8, 1, 2), костяная деталь от деревянной рукояти плетки (рис. 3, 3) и два бронзовых наконечника стрекал (рис. 8, 4, 5). Представляется, что все сосуды из погребений 1 и 2 курганов характерны для развитой фазы срубной культуры. Такая керамика многочисленна, как массовый материал она всегда присутствует в подкурганных и поселенческих комплексах XV-перв. пол. XIV вв. до н.э.
Гораздо реже, и преимущественно в знаково выраженных погребальных комплексах, встречаются так называемые бронзовые стрекала. Они представляют собой короткие стержни квадратных или прямоугольных сечений, рабочий край которых преднамеренно притуплен и затерт при употреблении. На противоположном, приостренном черешковом конце нередко отмечаются следы древесного тлена. В литературе часто можно встретить неверную трактовку функциональности стрекал, которые путают с шильями и пробойниками. Правильное прочтение этого вида знаковой символики стало возможно после открытия престижных комплексов (Синташта, Потаповка, Берлик, Большекараганский, Филатовка и др.) с колесницами и костяными псалиями, где в наборах инвентаря присутствовали и стрекала различных типов – жесткие стержневидные и крюкастые из металлов, а также щадящие в виде костяных лопаточек (Генинг В.Ф. и др., 1992; Васильев И.Б. и др., 1994; Зданович Д.Г. и др., 2002; Синюк А.Т., Козимчук И.А., 1995, с. 37-72). Был открыт ключ к пониманию тех комплексов, где по принципу «pars pro toto» полные смысловые объекты в ходе отправления обряда подменялись их отдельными частями. Поскольку знаковая символика погребального инвентаря в таких захоронениях отражает прижизненную специализацию (Бочкарев В.С., 1978, с. 52-53) и социальные позиции умерших, то в рамках нового подхода наметились пути к социоисторической идентификации археологических комплексов (Епимахов А.В., 2002; Зданович Д.Г. и др., 2002; Лопатин В.А., 2004, с. 13-29). Теперь отдельный символ – колесо, лошадиные череп и ноги, псалий, стрекало, деталь плети (Смирнов К.Ф., 1959, с. 226, рис. 9, 6; Шилов В.П., 1959, с. 421, рис. 37, 9; Памятники срубной…, 1993, с. 139, табл. 9, 12, 24, 25; с. 144, табл. 14, 19, 20, 32; Юдин А.И., 1992, с. 58, рис. 2, 4; Кочерженко О.В., 1996, с. 55, рис. 2, 3, 6-12) – воспринимается как индикатор погребения колесничего. Такая трактовка стрекал подтверждается данными иконографии, где представлены как стержневидные, так и крюкастые их типы (Рогудеев В.В., 2000, с. 76, рис. 1, 1, 3-5). В степях стержневидные варианты стрекал появляются уже в катакомбное время. Экземпляр с сохранившимися остатками шеста обнаружен в 3 погребении 5 кургана могильника Чограй VIII (Андреева М.В., 1989, с. 83, рис. 7, 6). Тип могильной ямы и деревянная конструкция здесь явно имитируют повозку, но автор раскопок интерпретировала интересующий нас бронзовый стержень, как шило. Это один из примеров ошибочной трактовки стрекал. Наиболее поздний вариант подобного средства стимуляции упряжных животных задержался в хозяйственно-культурном типе тундровых оленеводов, где используется длинный шест без наконечника (Балабина В.И., 2004, с. 206, рис. 11, 1).
И все же, видимо, не следует безоговорочно относить абсолютно все стержневидные стрекала к гипотетическим «колесничным» комплексам. Существуют иконографические материалы, на основе которых наши артефакты можно комментировать иначе. Они изображают погонщиков скота, оснащенных бичами и посохами (Смирнов А.М., 2004, с. 70, рис. 2, 1; с. 71, рис. 3). В Месопотамии и Египте эти два предмета неизменно рисовали в качестве пастушеской атрибутики, поэтому их, очевидно, следует воспринимать как иконографический канон. Таким образом, сочетание в нашем комплексе 1 погребения стрекал и костяной втулки от рукояти плети можно объяснить и с этих позиций, а умершего предположительно считать не колесничим, а пастухом. Это вполне вероятно, поскольку никаких предметов вооружения в могиле нет.
Различные кольца и втулки из кости, фигурные, искусно орнаментированные и простые, порой даже не ошлифованные, очень широко распространены в евразийской степи и отмечены, в основном, в погребальных комплексах эпохи поздней бронзы (Памятники срубной…, 1993, с. 145, табл. 15, 58; Юдин А.И., 1992, с. 58, 3; Васильев И.Б. и др., 1994, с. 134, рис. 30, 12,13; с. 150, рис. 46, 8; Зданович Д.Г. и др., 2002, с. 40, рис. 21, 4; Варфоломеев В.В., 2003, с. 103, рис. 5, 8; Генинг В.Ф. и др., 1992, с. 268, рис. 148, 6; Епимахов А.В., 1996, с. 22, рис. 11, 7; Синюк А.Т., Погорелов В.И., 1985, с. 145, рис. 4, 4; Шарафутдинова Э.С., 1985, с. 171, рис. 3, 31; Миронов В.Г. 1991, с. 59, рис. 4, 1; Васильев И.Б. 1977, с. 43, рис. 20, 6; Халяпин М.В., 1998, с. 86, рис. 12, 5). Отмечалось, что такие изделия весьма полифункциональны, а в оснастку рукоятей должны были входить чаще всего те кольца, которые имели крупные размеры втулок с прямоугольными отверстиями (Малов Н.М., 1992, с. 39). В указанной серии костяных втулок довольно много прямых аналогов нашему изделию (рис. 4, 3). Они характерны валикообразным выступом-упором в основании. Очень похоже на данный вариант оформление рукояти двухвостой плети на росписи фиванской гробницы Сеннеджема, где изображается сцена пахоты на быках (Смирнов А.М., 2004, с. 96, рис. 3, 2). Уникальна парадная, полностью наборная рукоять с такой же деталью основания, богато орнаментированная меандрами и свастиками, обнаруженная в курганном могильнике Красноселки I (Кузьмина О.В., 1995, с. 45, рис. 7, 18).
Очевидно такие же функции выполняло костяное кольцо из 4 погребения (рис. 4, 10). Два рельефных каннелюра и обвальцовка основания придают ему характерную фигурность, и следует отметить, что подобные варианты втулок очень редки и фиксируются, как и в нашем погребении, в одних комплексах с бронзовыми ножами (Максимов Е.К., 1994, с. 113, рис. 3, 7). На этом основании уместно предположить, что такие типы костяных наверший сопутствовали деревянным рукоятям именно ножей, а не плёток. Возможно, косвенно это можно подтвердить находкой из 8 погребения 5 кургана Потаповского могильника, где очень похоже оформлено навершие, вырезанное на роговой рукояти бронзового ножа (Васильев И.Б. и др.. 1994, с. 135, рис. 31).
Наш нож (рис. 8, 9) представляет собой один из вариантов развитого волго-уральского типа подобных изделий с характерным листовидным лезвием, ромбическим перекрестьем и прямоугольным черешком. Подобные экземпляры появляются уже в покровских комплексах вместе с ножами, у которых пятка раскована наподобие змеиной головки, но наиболее широкое распространение получают в срубное время на очень широкой территории от Поволжья до Приазовья и Северного Казахстана (Синицын И.В., 1947, с. 81, рис. 55; он же. 1959, с. 88, рис. 24, 7; Памятники срубной…, 1993, с. 144, табл. 14, 31; табл. 15, 59; Литвиненко Р.А., 1999, с. 16, рис. 11, 1). По классификации Е.Е. Кузьминой наш вариант может быть отнесен к II типу эволюционного ряда ножей с намечающимся перекрестьем. На востоке от Урала подобный тип зафиксирован в Герасимовке и Царевом Кургане (Кузьмина Е.Е., 1994, с. 427, рис. 29; с. 428, рис. 30, 36, 45).
Фрагмент костяного втульчатого предмета конической формы с ошлифованной внешней поверхностью из нашего 4 погребения (рис. 8, 11) морфологически близок так называемым пулевидным наконечникам стрел, которые Н.К. Качалова относила к развитой фазе срубной культуры. Примечательно, что в типологическом ряду III этапа ее периодизации пулевидные наконечники из Черебаево (Синицын И.В., 1959, с. 42, рис. 2, 1) синхронизированы с волго-уральскими ножами из Быково I (Качалова Н.К., 1985, с. 54-55, рис. 2, 63, 64). Такие наконечники в Поволжье весьма редки. Наряду с черебаевскими, два экземпляра известны из старых раскопок П.Д. Рау 1929 года на Калмыцкой Горе (Kalmikienberg), обнаруженные в комплексе с бронзовым волго-уральским ножом и типично срубным сосудом (Синицын И.В.. 1947, с. 78-79, рис. 51-53). Известны сабатиновские аналогии наконечникам черебаевского типа.
На основании приведенных данных можно сделать некоторые выводы о характерных особенностях материальной и духовной культуры, а также социальной структуры локально выраженных групп населения, обитавших на севере Волго-Донского междуречья во II тыс. до н.э. Практикуя подкурганный обряд захоронения, степные скотоводы очевидно рассматривали определенно ограниченное сакрализованное пространство на речных террасах как места перехода из мира живых в мир мертвых, что отражалось в специфической ритуалистике и инвентаре. В частности, подкурганные площадки подвергались «очищению» огнем, а в геометрических орнаментах кодировались некоторые фрагменты мифологемы «перехода». В ритуалистике катакомбных комплексов из 4 кургана, где выявлены мужские и женские погребальные камеры (приблизительно XX-XIX вв. до н.э.), в некоторой степени отразилось ролевое распределение умерших по поло-возрастному принципу. Признаки социальной стратификации косвенно фиксируются в покровском комплексе из 3 кургана XVII-XVI вв. до н.э., где отмечено соподчинение женского погребения центральному мужскому. Срубные захоронения 1 и 2 курганов (XV-XIV вв. до н.э.) также явно демонстрируют обрядовую выраженность знаковой символики некоторых типов инвентаря, маркирующих социально значимые или основные (уважаемые) профессии (колесничие, пастухи). Все отмеченные признаки косвенно отражают сложные культурогенетические процессы становления и раннего развития индо-иранского общества.
